Антология - Есенин глазами женщин

Есенин глазами женщин. Антология

Сост. П.Фокин

Защиту интеллектуальной собственности и прав издательской группы «Амфора» осуществляет юридическая компания «Усков и Партнеры»

© Фокин П., состав, предисловие, комментарии, 2006

© Берзина А. А., 2006

© Вольпин Н. Д., 2006

Фото из собрания Государственного Литературного музея (Москва)

«Вы помните, вы все, конечно, помните…»

Пленительный Лель, голубоглазый и златокудрый, беспечный пастушок, поющий задушевные песни, компанейский парень, всеобщий любимец, растрава девичьих сердец – казалось, пришел он из волшебной сказки Островского, прямо из царства мудрого Берендея. В самом имени его – Сергей Есенин – столько весеннего света, ясности, тепла, сердечности.

Поэтесса и журналистка Зоя Бухарова в ноябре 1915 года в репортаже «Петроградской газеты» о поэтическом вечере группы «Краса» просто млела, описывая дебют Есенина на столичном Парнасе (примечательно – первый литературный портрет Есенина принадлежит именно женщине!): «Робкой, застенчивой, непривычной к эстраде походкою вышел к настороженной аудитории Сергей Есенин. Хрупкий девятнадцатилетний крестьянский юноша, с вольно вьющимися золотыми кудрями, в белой рубашке, высоких сапогах, сразу, уже одним милым, доверчиво-добрым, детски-чистым своим обликом властно приковал к себе все взгляды. И когда он начал с характерными рязанскими ударениями на „о“ рассказывать меткими, ритмическими строками о страданиях, надеждах, молитвах родной деревни („Русь“), когда засверкали перед нами необычные по свежести, забытые по смыслу, а часто и совсем незнакомые обороты, слова, образы, – когда перед нами предстал овеянный ржаным и лесным благоуханием „Божией милостью“ юноша-поэт, – размягчились, согрелись холодные, искушенные, неверные, темные сердца наши, и мы полюбили рязанского Леля».

Это первое впечатление прочно вошло не только в сознание современников, но и на долгие годы мифом приросло к противоречивой, мятущейся личности поэта – вопреки последовавшему вскоре имажинизму, беспутному разгулу, «половодью чувств», вопреки цилиндрам и Айседоре, «Москве кабацкой» и «Черному человеку».

О, эти голубые глаза! О, эти пшеничные локоны! Нет, совсем не Лель, другой персонаж русской литературы трагически заявлял здесь о своем приходе – еще не истративший душу, но уже вступивший на путь экзистенциальных экспериментов Свидригайлов! Без бороды его никто не узнал…

«Я все себе позволил!» – любил говорить Есенин. И это не было пустой фразой. С карамазовским безудержем прожил он свои тридцать лет, а потом – «кубок об пол»!

«Донжуанский список» Есенина вполне мог бы соперничать с пушкинским.

Много девушек я перещупал,Много женщин в углах прижимал.

Но это отнюдь не список побед. Скорее, напротив. Интимная биография поэта поражает своей беспорядочностью и запутанностью. Его бросает от одной женщины к другой, но ни одна не может удержать его.

Ни безотчетная любовь, ни смирение, ни самопожертвование не способны дать поэту заветного счастья. Смертная тоска неодолимо заполняет сердце.

Много женщин меня любило,Да и сам я любил не одну,Не от этого ль темная силаПриучила меня к вину.

. . . . . . . . . . . . .

Не больна мне ничья измена,И не радует легкость побед, —Тех волос золотое сеноПревращается в серый цвет.

Превращается в пепел и воды,Когда цедит осенняя муть.Мне не жаль вас, прошедшие годы, —Ничего не хочу вернуть.

Я устал себя мучить бесцельно,И с улыбкою странной лицаПолюбил я носить в легком телеТихий свет и покой мертвеца…

«Полюбить бы по-настоящему! Или тифом, что ли, заболеть!» – запомнила Надежда Вольпин признание поэта.

Да, Есенин не знал «настоящей», трагической любви. Той страсти, что сжигала Блока. Тех мучений, что терзали Маяковского.

Ему повезло: его женщины его любили.

Ни одна не отвергла. Ни одна не посмотрела насмешливым взглядом, не заставила гореть в огне сомнений, томиться жаждой несбыточных встреч, трепетать, отчаиваться, ликовать и плакать – любить. Ему не повезло…

Так и промаялся весь век – безлюбый.

Секс-идол России на все времена, он изнывал от тоски безразличия.

Кто я? Что я? Только лишь мечтатель,Перстень счастья ищущий во мгле,Эту жизнь живу я словно кстати,Заодно с другими на земле.

И с тобой целуюсь по привычке,Потому что многих целовал,И, как будто зажигая спички,Говорю любовные слова.

«Дорогая», «милая», «навеки»,А в уме всегда одно и то ж,Если тронуть страсти в человеке,То, конечно, правды не найдешь.

Но ведь и сам он избегал роковых встреч. (Однажды лишь потерял голову, с Айседорой, да и то ненадолго. И, кажется, не совсем без задней мысли ринулся к ней в объятия.)

Ему ведь прежде нужно было, чтобы его любили. Не скрывал этого:

Было время, когда из предместьяЯ мечтал по-мальчишески – в дым,Что я буду богат и известенИ что всеми я буду любим.

Он всегда дарил женщинам букеты – был неравнодушен к цветам.

Неизменно провожал до дома – нравилось быть галантным кавалером.

Охотно читал вслух стихи – любил свою поэзию, свой голос и артистизм.

«Прекрасной даме» искать в его сердце было нечего. Слишком был очарован собой.

Надежда Вольпин и шестьдесят лет спустя не могла забыть: «Зеркало!.. Ни к кому я так не ревновала Сергея – ни к одной женщине, ни к другу, как к зеркалу да гребенке. Во мне все сжималось от боли, когда он, бывало, вот так глядит на себя глазами Нарцисса и расчесывает волосы. Однажды я даже сказала ему полушутя (и с болью):

– До чего же у нас с вами сходный вкус! Я люблю Сергея Есенина – и вы любите Сергея Есенина.

Он только усмехнулся».

Сколько еще таких усмешек зафиксировали женские глаза. Иногда они носили добродушно-лукавый характер, иногда – злобно-насмешливый, презрительный.

Ах, любовь! Она ведь всем знакома,Это чувство знают даже кошки,Только я с отчизной и без домаОт нее сбираю скромно крошки.

Счастья нет. Но горевать не буду —Есть везде родные сердцу куры,Для меня рассеяны повсюдуМолодые чувственные дуры.

С ними я все радости приемлюИ для них лишь говорю стихами:Оттого, знать, люди любят землю,Что она пропахла петухами.

Почему-то ему все прощалось. Даже эта петушиная наглость.

Отнюдь не «чувственные дуры» отдавали Есенину свои сердца. В пестром хороводе есенинских женщин мы видим рядом: бойких сестер поэта, Катю и Шуру, восхищенных и очарованных братом; скромную, трудолюбивую Анну Изряднову, мать первого сына Есенина; талантливую, исполненную чувства собственного достоинства Зинаиду Райх, венчанную жену и мать двоих есенинских детей; утонченную, эстетствующую Надежду Вольпин, поэта и друга, мать последнего сына Есенина; бурную, экзотическую Айседору Дункан, трогательную в своей любви к Революции и русскому поэту; жертвенно трагическую Галину Бениславскую, не выдержавшую вечного одиночества после гибели любимого и покончившую с собой на его могиле год спустя; Августу Миклашевскую, чуть было не ставшую женой, адресат поздней лирики Есенина; вдохновительницу «Персидских мотивов» Шаганэ Тальян; немного прямолинейную, но оттого не менее чуткую Анну Берзину; неудачную супругу Софью Андреевну Толстую. Рядом с ними – мать, растерянная и, кажется, немного испуганная талантом и судьбой сына.