Сергей Колбасьев - Река

Колбасьев Сергей Адамович

Река

Колбасьев Сергей Адамович

Река

Hoaxer: повести "Арсен Люпен", "Джигит" и "Река" составляют трилогию, объединённую главным героем - Бахметьевым. Если представить С.А. Колбасьева стоящим в Настоящем и освещаемым светом Будущего, то Бахметьев - тень Сергея Адамовича Колбасьева, тянущаяся в Прошлое. Или из прошлого, тут уж как посмотреть.

1

Снова ударила кормовая стомиллиметровая, и Бахметьев поморщился. Положение было в достаточной степени невеселым. Широкая, но предательски мелководная река: попробуй сойти с фарватера - сразу сядешь. Бестолковый колесный пароходик, и на нем какие-то непонятные люди, с которыми не знаешь, как разговаривать. Задание: держась на одном месте, стрелять неизвестно куда, чуть левее колокольни, прицелом - сорок пять. Мелкий дождь и собачий холод - черт бы побрал всю эту неладную комбинацию!

И, кроме того, - течение. Оно явно было слишком сильным и сносило корабль с заданного места.

- В машине! - крикнул Бахметьев в переговорную трубу.

- Чего надо? - ответила машина.

Конечно, с военно-морской точки зрения такой ответ никуда не годился, однако о всяком военно-морском лучше было забыть. Бахметьев пожал плечами и снова наклонился к переговорной трубе:

- Прибавьте пару оборотов!

- Ладно, прибавим, - согласились машинисты. Они были обыкновенной командой обыкновенного речного буксира. Обижаться на них не стоило.

Еще раз прогремело кормовое орудие. Оно стреляло уже минут двадцать без перерыва и в самое ближайшее время должно было раскалиться. Что тогда делать?

Очевидно, прекращать стрельбу, поворачивать носом вниз по течению и открывать огонь из носовой пушки.

Но удастся ли с такими машинистами удерживать свое место на заднем ходу?

Руки застыли, и было нечего курить, и фуражка прилипла ко лбу, и капли дождя стекали за ворот, и никакого конца всем этим сплошным неприятностям не предвиделось,

- Командир! - над самым ухом сказал резкий голос, и от неожиданности Бахметьев вздрогнул. Рядом с ним стоял комиссар Федор Ярошенко - высокий и худой, самый непонятный человек на корабле. - Командир! - повторил он. - Это что такое? - и костлявым пальцем показал на горизонт.

Над лесом левого берега, как раз позади колокольни, подымался густой столб черного дыма. Скорее всего, это был пожар, но думать о том, что именно горело, не хотелось, и вообще все происходящее было безразлично.

- Понятия не имею. Может, мы что-нибудь подожгли?

В лесу за поворотом реки сидели белые. Ему приказали их обстрелять, и он их обстреливал. Его дело было маленькое. И вдобавок скучное, потому что противник на огонь не отвечал и вместо боя получалось нечто вроде плохо организованной учебной стрельбы.

Зря он пошел на эту самую речную флотилию. Спокойно мог отвертеться от назначения и остаться в Питере, но не сделал этого из принципа. Он был военным человеком и должен был идти, куда ему прикажут. Дурацкий принцип, может быть, но чем же еще руководствоваться в такое время?

- Товарищ командир!

- Да?

На трапе мостика стоял бывший комендор, ныне судовой артиллерист Шишкин. Не слишком знающий молодой человек, которому перед боем всю ночь напролет пришлось объяснять элементарные правила пристрелки,

- Пушка перегрелась. Нельзя стрелять. Бахметьев кивнул головой:

- Отбой! Переходите к носовому орудию. - И в переговорную трубу скомандовал: - Полный вперед! Сразу же комиссар Ярошенко поднял брови:

- Куда мы уходим?

Командиру корабля надлежало все свои действия согласовывать с комиссаром. Значит, нужно было объяснять каждый свой шаг.

- Мы никуда не уходим, - усталым голосом сказал Бахметьев. - Мы разворачиваемся носом вниз и будем продолжать обстрел... Лево руля!

- Есть лево руля! - откликнулся рулевой, военный моряк Слепень, и от четкости его ответа Бахметьев почувствовал облегчение. Великое дело четкость!

Комиссар Ярошенко отошел в сторонку, достал из кармана пакетик махорки и стал из обрывка газеты крутить козью ножку.

Курить хотелось больше всего на свете, но попросить у комиссара было просто невозможно. Чтобы не видеть, Бахметьев резко отвернулся.

Медленно разворачивались плоские берега, и плыла светло-серая вода. Пароход, громко шлепая колесами, шел прямо на вешку, ограждавшую фарватер. Успеет он вывернуться или сядет куда не надо?

- На борт! - приказал Бахметьев.

- На борту! - ответил Слепень.

Вешка постепенно стала отходить вправо. К счастью, удалось вывернуться, а дальше все было просто,

- Отводи!.. Стоп машина!.. Одерживай!.. Малый назад!.. Открыть огонь!

Грянула носовая пушка, весь мостик заходил под ногами, и голос комиссара неожиданно сказал:

- Прошу!

Ярошенко протягивал пакетик и сложенную газету. Как он догадался?

- Полукрупка. Первый сорт.

Отказываться, конечно, не приходилось. Во-первых, махорка была полезнее папирос, а во-вторых, не следовало обижать молодчину комиссара.

- Спасибо, - ответил Бахметьев. Тоже стал скручивать козью ножку, но она у него не ладилась, и от этого он чувствовал себя неловко. Хорошо еще, что комиссар на него не смотрел.

Снова выстрелила носовая. Бой продолжался, корабль более или менее прилично держал свое место, и все было в порядке. Даже козья ножка, после всех затруднений, склеилась вполне удачно, и горячий махорочный дым доставлял неизъяснимое наслаждение.

В конце концов жить можно было и здесь, а в дальнейшем жизнь обещала стать еще лучше.

По сведениям штаба флотилии, у противника почти никаких речных сил не было. В штабе, конечно, сидели сплошные шляпы во главе с командующим, бывшим капитаном второго ранга, небезызвестной мокрой курицей Иваном Шадринским. Но даже эти шляпы решили наступать, а в наступлении всегда бывает весело.

- Смотрите, - сказал комиссар Ярошенко и снова протянул руку к горизонту. Черный дым теперь подымался значительно правее церкви. - Почему это?

Бахметьев усмехнулся. Комиссар был из каких-то ссыльных и раньше не плавал, а потому не понимал самых простых вещей. Для его же пользы его следовало кое-чему обучить.

- Я вам расскажу забавную историю. Во время войны у нас не хватало морских офицеров, и на всякие маленькие транспорты назначали командиров из армейцев. Один такой командир в первый раз вышел в море, и, когда его транспорт вечером становился на якорь, с левого борта увидел какой-то остров. А наутро, проснувшись, тот же остров увидел с правого борта. Не понял, что транспорт просто развернулся на якоре, и страшно возмутился. Решил, что корабль без его разрешения ночью перевели на другое место.

Лицо Ярошенки оставалось совершенно бесстрастным. Теперь следовало подать мораль: