Три смерти Ивана Громака - Сергей Иванович Бортников

Сергей Иванович Бортников

Три смерти Ивана Громака

© Бортников С.И., 2019

© ООО «Издательство „Вече“», 2019

© ООО «Издательство „Вече“», электронная версия, 2019

Моим братьям – украинцам, наследникам боевой славы Громаков, Насоновых, Браилко, Панченко, Рупчевых, Гавриленко, Коваленко и многих, многих других посвящается

Вместо предисловия

Иван Громак

Не всяк боец, что брал Орёл,

Иль Харьков, иль Полтаву,

В тот самый город и вошёл

Через его заставу…

Вот так, верней, почти что так,

В рядах бригады энской

Сражался мой Иван Громак,

Боец, герой Смоленска…

Лежит пехота. Немец бьёт.

Крест-накрест пишут пули.

Нельзя назад, нельзя вперёд.

Что ж, гибнуть? Чёрта в стуле!

И словно силится прочесть

В письме слепую строчку,

Глядит Громак и молвит: «Есть!

Заметил вражью точку».

Берёт тот кустик на прицел,

Припав к ружью, наводчик.

И дело сделано: отпел

Немецкий пулемётчик.

Один отпел, второй поёт,

С кустов ссекая ветки.

Громак прицелился – и тот

Подшиблен пулей меткой.

Команда слышится: «Вперёд!

Вперёд скорее, братцы!..»

Но тут немецкий миномёт

Давай со зла плеваться.

Иван Громак смекает: врёшь,

Со страху ты сердитый.

Разрыв! Кусков не соберёшь —

Ружье бойца разбито.

Громак в пыли, Громак в дыму,

Налёт жесток и долог.

Громак не чуял, как ему

Прожёг плечо осколок…

Вот – на бросок гранаты враг,

Громак его гранатой,

Вот рядом двое. Что ж Громак?

Громак – давай лопатой…

Схватил он немца, затая

И боль свою, и муки:

«Что? Думал – раненый? А я

Ещё имею руки!»

Сдавил его одной рукой,

У немца прыть увяла.

А тут ещё – один, другой

На помощь. Куча мала.

Лежачий раненый Громак

Под ними землю пашет.

Конец, Громак? И было б так,

Да подоспели наши…

Враг отступил в огне, в дыму

Пожаров деревенских…

Но не пришлося самому

Ивану быть в Смоленске.

И как гласит о том молва,

Он не в большой обиде.

Смоленск – Смоленском. А Москва?

Он и Москвы не видел.

Не приходилось, – потому…

Опять же горя мало:

Москвы не видел, но ему

Москва салютовала!

Александр Твардовский, 1943 год

Часть 1. Довоенное

1

И где только на необъятных просторах нашей великой Родины не оставил свой след отнюдь не самый многочисленный, но чрезвычайно мудрый и очень боевитый тюркский народец?

Постоянно принуждаемые властью империи к оседлому образу жизни кочевники-ногайцы (они же ногайские или, как ещё говорят, крымские степные татары) с давних пор предпочитали селиться по соседству с русскими племенами и даже охотно пополняли ряды априори полностью православных казачьих формирований, дав миру такие славные фамилии, как Черкесов, Турков, Юсупов, Сафаров…

Активно обосновывались они и в Приазовье.

Но в середине девятнадцатого века вдруг массово стали срываться с обжитых мест и возвращаться на прародину – Турцию.

А опустевшие территории доставались представителям казацкого рода. Тем, кто ещё не делил себя на русских и украинцев.

Правда, в некоторые аулы (Тулге, Караруге, Тазу, Аккермене, Улькон-Сасиктогуне, Сарларе, Алшин-Бадае, Калыгары, Шеклы-2 и Кичкине-Бескеклы) тогдашняя имперская верхушка надумала переселить братушек-болгар из недавно влившейся в состав российской империи Бессарабии.

Но на дружбу народов, мир, согласие в их непростых взаимоотношениях сие обстоятельство никакого значения, честно говоря, не возымело…

В год отмены крепостного права (1861-й – кто не помнит) на месте ногайского поселения Улькон-Бескеклы возникло село Новоалексеевка, в котором и родился наш главный герой – Иван Громак.

В начале 30-х годов XX века он – нескладный, худой и длинный, словно шпала, мальчишка девяти лет. Ещё даже не подросток.

Отец Ивана был шибко набожным человеком, практически не расстававшимся с толстенной древней книгой – Библией, унаследованной ещё от деда-прадеда. Он категорически отказался вступать в колхоз… За что и поплатился: был сослан вместе с братьями на стройку века – Беломорско-Балтийский канал имени Сталина.

Его братья – Никифор (причём по местной традиции с ударением на последнем слоге!) и Киндрат вернулись в родную деревню, а сам Гриша сгинул не за понюх табака, которого он, кстати, никогда не пробовал…

* * *

– Ванька! – вытирая об подол натруженные руки, ещё несколько секунд тому назад месившие тесто из нежданно свалившегося богатства – муки, небольшое количество которой выдали на дорогу братьям пропавшего мужа, гукнула[1] сына Елена Ивановна – высокая, худощавая казачка лет тридцати пяти из рода Круглик.

Её предки слыли зажиточными людьми, держали в селе конюшни, склады, фермы, но – любовь зла! – втрескалась Елена по уши в соседского голодранца и вот – на тебе – кара божья.

В тридцать лет осталась вдовой…

Шумная орава ребятишек в очередной раз пролетела мимо дома Громаков, обдав степной пылью деда Павла – отца Григория, Киндрата и Никифора, – грустившего на собственноручно срубленной деревянной скамейке. Именно он вместе с мукой доставил невестке лихую весть.

Заодно хотел повидаться с любимым внуком, а тот гоняет, словно чумной, вокруг да около и не соизволит даже поздоровкаться со своим знаменитым пращуром!

– Иван! – не выдержал Казак (так называли старика односельчане), грудью преграждая путь юному разбойнику, в очередной раз пролетавшему с друзьями по дороге, вытоптанной копытами некогда богатого колхозного стада (от которого давно ничего не осталось), и пролегавшей сразу за вереницей небольших крестьянских домиков из глины и соломы, фактически – мазанок, сооружаемых при помощи всей громады.

– А… Дид Павло! – притормаживая, как-то уж больно равнодушно обронил мальчуган, но уже спустя мгновение осознал свою ошибку и бросился в объятия своего старого, как он не раз говаривал, друга,