Наталья Муравьева - Беранже

Н. Муравьева

БЕРАНЖЕ

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

ВОСПОМИНАНЬЯ И НАДЕЖДЫ

Забранные решетками окна парижской тюрьмы Ла Форс темны и тусклы. Только одно окошко первого этажа слабо светится изнутри. В первом этаже размещены политические заключенные и фальшивомонетчики.

Тюремный смотритель медленно прохаживается по коридору. Из камер несется храп, иногда прерываемый стонами и воплями. Видно, узникам снятся тревожные сны: побег, погоня, приговор галеры, гильотина… А вот в камере политического, где горит свеча, тихо. Если приложить ухо к замочной скважине, можно услышать только легкий скрип пера. Ну, конечно, узник пишет. Каждый вечер он пишет, а иногда и по ночам. Но тюремный смотритель не будет стучать к нему в дверь, хотя давно бы пора погасить свечу. Это узник особенный. Песни, которые он сочиняет, поет вся Франция. Из-за смелых своих песен он и сидит теперь в тюрьме…

Сальный огарок зачадил и погас Беранже остался в темноте, но все равно он не сможет заснуть. Душно. В висках стучит. Он всматривается в перечеркнутый клочок неба. Июльские ночи коротки. Скоро рассвет. Мысли, воспоминания так и бегут, так и теснятся.

Как память детских дней отрадна в заточенье!

И все, о чем он вспоминает, что встает перед его глазами и заставляет сильнее биться сердце, превращается в песню. Он уже слышит ее поступь, и ему кажется, что она сливается с поступью народного восстания.

Он думает о том, что было сорок лет назад, 14 июля 1789 года. Он думает о будущем. Разве не бывает так, особенно у поэтов? Надежды закутываются в плащ воспоминаний. Сквозь картины прошлого просвечивает завтра. В песне о взятии Бастилии слышится призыв к новой революции:

…К оружию! отмщенье!

Когда же рухнет, наконец, реставрированная монархия Бурбонов, царство мелюзги, позорящей Францию? Доживет ли он до этого дня? Поможет ли приблизить его своими песнями?

Как солнце радостно сияло в этот день,В великий этот день!

Сорок лет назад. Он стоял тогда на крыше высокого дома, и ветер трепал его волосы. Это не сон, это живое воспоминание, настолько живое, что он невольно проводит рукой по лысине… Здесь тогда красовались волосы, светлые, легкие. А глаза, острые, зоркие глаза девятилетнего мальчишки, как далеко, как ясно видели они!

— Смотри, Пьер Жан, смотри! Они идут к Бастилии, они идут на приступ!

Он заслоняет ладонью глаза от солнца, вытягивает шею, приподымается на носки, хотя и без того с крыши высокого дома на гористой улице Буле все Сент-Антуанское предместье видно как на ладони.

С самого утра, когда над Парижем загудел набат, Пьер Жан забрался сюда вместе с другими воспитанниками пансиона Шантеро. И на соседних крышах и на столбах полно мальчишек. Кричат, машут руками. Им кажется, будто они сами участвуют в том необыкновенном, захватывающем дух, что происходит сегодня в Париже.

Толпа растет, бурлит, движется. Нет, это уже не толпа — это скорее воинство, только военных мундиров не видно, все больше люди в блузах, в потертых куртках. Бьет в барабан какая-то женщина, руки у нее красные, рукава засучены, — вероятно, прачка, а может быть, торговка-зеленщица.

Длинноногий подросток поднимает вверх тяжелую пику. И еще и еще пики. Целый лес блестящих пик над людскими рядами. Всю ночь их ковали кузнецы Сент-Антуанского предместья. А ружья повстанцы добыли еще вчера на складе Дворца инвалидов. Кому не досталось ружья или пики, тот запасся дубинкой или топором, ломом или простым булыжником, вывернутым из мостовой.

— Вперед! К Бастилии!

Вот она, темная громада. Восемь пятиэтажных башен. Толстые каменные стены. Вокруг стен глубокий двойной ров. Старинная крепость, феодальный замок, издавна превращенный королями Франции в тюрьму для политических заключенных. Еще в XV веке по велению Людовика XI в подземельях Бастилии были установлены железные клетки для узников.

Сменялись короли, чередовались поколения, а Бастилия, неколебимая и мрачная, высилась над Парижем.

Без суда, без следствия, по одному росчерку королевского пера бросали сюда людей. И каких людей! Сам Вольтер дважды побывал узником Бастилии. Сюда заточали и книги. Французская энциклопедия, созданная в XVIII веке передовыми умами Франции, была приговорена к заключению в Бастилию.

Эта тюрьма стала в глазах французов олицетворением тирании, неистового деспотизма.

— Вперед! На приступ!

Народ окружает крепость. Но как перейти глубокий ров? Мосты подняты. Из бойниц глядят пушечные жерла. Они направлены на Сент-Антуанское предместье, прямо на несметную людскую массу.

Смотри, Пьер Жан, смотри и не забывай!

Что это? Крыша под его ногами как будто вздрогнула. Залп. Пушечные ядра врезаются в людскую гущу. Но живые не останавливаются. Смельчаки подбирают еще не остывшие чугунные шары, бегут ко рву и пытаются перебить цепи подъемного моста. И другие с топорами в руках спешат к ним на помощь. Ура! Мост спущен. Повстанцы у самых стен.

Несколько часов длился приступ, и феодальная твердыня пала.

Как солнце радостно сияло в этот день,В великий этот день!

Вечером Париж светился, пел, ликовал.

Пьер Жан долго не мог заснуть.

А в Версале в это время заседало Национальное собрание. Уже совсем поздно в зал заседаний пришел Людовик XVI. Он только что узнал от своего приближенного, герцога де Лианкура, о взятии Бастилии.

— Но ведь это же восстание! — сказал король, тяжело отдуваясь и выпячивая нижнюю губу.

— Нет, ваше величество, это не восстание, а революция, — ответили ему.

Через несколько дней от Бастилии не осталось камня на камне. Восставший народ разнес ее до основания. Бродя среди развалин, Пьер Жан слушал пылкую речь седого учителя о жертвах произвола, о свободе, равенстве, братстве…

Это было начало Великой французской революции. Это было время великих надежд. Это было начало жизни Беранже.

Но через сорок лет я этот день встречаю —Июльский славный день — в темнице за замком.Свобода! голос мой, и преданный опале,Звучит хвалой тебе! В окне редеет тень…И вот лучи зари в решетках засверкали…Как солнце радостно выходит в этот день,В великий этот день!

В ПУТЬ

От Парижа до пикардийского городка Перонны на почтовом дилижансе больше двух суток езды. Путь кажется Пьеру Жану бесконечно длинным. Пожилая родственница, сопровождающая его, всю дорогу клюет носом, а Пьер Жан, затесненный тюками и корзинами, поджал ноги и молча глядит в окно.