Вадим Эрлихман - Последняя улыбка Серебряного века. Строчки и кумиры Ирины Одоевцевой, родившейся 120 лет назад

Вадим Эрлихман

Последняя улыбка Серебряного века

Строчки и кумиры Ирины Одоевцевой, родившейся 120 лет назад

Вернувшись в Россию на заре перестройки, она соединила нашу повседневность с далеким, почти нереальным Серебряным веком. И она же подвела под этим веком черту, через несколько лет уйдя из жизни. Этого уже достаточно, чтобы ее имя оказалось вписано в историю литературы.

«Девятнадцать жасминовых лет»

Нашумевшие мемуары связывают Одоевцеву с Невой и Сеной, но первой ее рекой была Даугава, Западная Двина, на берегах которой она появилась на свет в… Тут-то и начинаются загадки. Справочники называют датой ее рождения июль 1895 года, но сама она в разное время говорила про март или сентябрь. А в Петрограде начала 20-х, войдя в творческую среду, убавила себе шесть лет и писала в стихах про «девятнадцать жасминовых лет». Уже в старости она утверждала, что состарила себя специально, чтобы попасть вместе с мужем в приют для престарелых.

Истину выяснить трудно — в архивах до сих пор не нашлась метрика Ирины Одоевцевой.

Точнее, Ираиды Густавовны Гейнике, как ее звали на самом деле. Отец Густав-Адольф Трауготович был лифляндским немцем, мать — дочерью русского купца. Поэтесса утверждала, что ее звали Ириной Одоевцевой, от чего будто бы и пошел псевдоним дочери. Но вполне возможно, что Ирина-Ираида выдумала псевдоним сама: в мемуарах она безбожно перевирала даты, имена, строчки стихов…

«Я пишу не о себе, а о тех, кого мне было дано узнать…». Она делала это так ярко и с такой любовью, что ошибки можно простить.

Летние туфельки в мешке

Ее творческая натура рвалась в столицу. А раннее замужество в тихой Риге сулило традиционную триаду «kinder — kuche — kirche». И если бы не Первая мировая война… С приближением фронта семья перебралась в Петроград, купив большую квартиру на Бассейной (ныне улица Некрасова).

Правда, муж Сергей Попов потерялся где-то по дороге… «Хороший человек… женился потом на любовнице, муж которой застрелился», — равнодушно обронит она через много лет в мемуарах. Формально они развелись только в 1921 году, общались и позже, она даже посвятила ему первый сборник стихов «Двор чудес». Но в кипении революции Ирину захватили совсем не семейные страсти.

Спектакли, концерты, поэтические чтения шли сплошной чередой, несмотря на войну, а потом и на революцию. Лишь в 1918 году петроградская интеллигенция обнаружила, что из магазинов пропали продукты, дома перестали отапливать и освещать, да и столицу вдруг перенесли в Москву.

Зато жить стало еще интереснее!

Ирина не помнила, что она ела и ела ли вообще. Вместе с подругами она бегала на балы в огромных нетопленых особняках, бесстрашно бродила по ночному городу в материнской котиковой шубке и валенках, с мешком, в котором лежали единственные летние туфли. Чтобы выделяться на фоне других, носила большой черный бант («я маленькая поэтесса с огромным бантом» — самые, пожалуй, известные ее строки). Но и без банта ее украшали рыжие кудри и слегка косящие зеленые глаза, из-за которых всю жизнь сравнивала себя с кошкой.

Отец вернулся в Латвию, ставшую независимой, мать умерла от тифа, в их петроградскую квартиру вселили два десятка постояльцев, оставив Ирине — «буржуйке» — самую маленькую комнату. Но она никогда не жаловалась, бодрилась и в меру сил ободряла других. И в любой компании звучал ее заливистый смех.

Какой-то случайный гость долго допытывался, где здесь наливают: «Эта девушка точно клюкнула, без вина такой веселой не будешь!»

Сама признавалась: «Меня всегда спасал мой характер. Я по натуре счастливый человек. Обычно о счастье говорят или в прошлом, или в будущем времени. Я ощущаю полноту жизни всегда».

Первая ученица Гумилева

В конце 1918 года она записалась на занятия в «Институт живого слова». На первую лекцию Николая Гумилева шла с замиранием сердца: герой, охотник на львов, муж Анны Ахматовой. И застыла: как он некрасив, как не похож на поэта! Гумилев сидел прямой, как палка, и деревянным голосом говорил, что поэзия такая же наука, как математика, и что ей нельзя научиться, не прочтя многотомную «Натурфилософию» Кара.

Потом оказалось, что это была его первая в жизни лекция, и он от страха говорил все, что приходило в голову.

Она решилась показать мэтру свои стихи, конечно же, слабые и подражательные, и он беспощадно разбранил их. Она плакала, решила не ходить на занятия Гумилева, но в итоге признала его правоту и сожгла тетрадку со стихами в печке. А потом настал день, когда наставник похвалил ее. И через несколько дней, встретив после занятий, предложил проводить. К тому времени он расстался с Ахматовой, женился на Анне Энгельгардт и отослал жену с маленькой дочкой к родным в Бежецк.

С тех пор учитель и ученица постоянно гуляли вместе. Она не раз бывала у Гумилева на Преображенской. «Напишите обо мне балладу», — попросил он однажды; эту просьбу она выполнит гораздо позже, в Париже. В другой раз предсказал: «Вы скоро будете знаменитой».

Гумилев познакомил ее со всеми питерскими знаменитостями, от Блока до Мандельштама. И лишь Ахматова ополчилась против Одоевцевой, до конца жизни называла ее интриганкой и бездарностью, уверяла, что Гумилев ухаживал за ней исключительно в пику бывшей жене: «На самом деле он никого, кроме меня, не любил».

Гумилев и впрямь воспринимал Ирину скорее как друга, да и она не была увлечена им: «Как мужчина он был для меня не привлекателен». Но в это не очень-то верили. Анна Энгельгардт тоже встревожилась и уже после гибели мужа сочла нужным утвердить свои права: «Я вдова, а она всего лишь первая ученица!»

Первой ученицей Гумилева ее называли все, и Корней Чуковский даже предложил ей носить на шее плакат с этими словами.

Встреча с Георгием Ивановым

Известный поэт Георгий Иванов в своих мемуарах навыдумывал о себе еще больше Одоевцевой. Но именно он помог ей стать знаменитой. В апреле 1920 года на квартире Гумилева его ученики читали стихи приехавшему из Европы Андрею Белому. Одоевцевой учитель предложил прочитать «Балладу о толченом стекле» — страшноватое повествование о торговце, продававшем вместо соли толченое стекло и наказанном за это потусторонними силами. Причем ранее мэтр забраковал эту простую, почти детскую по стилю вещь, упрятав ее в папку под названием «Братская могила неудачников». И вот теперь достал оттуда…

Одоевцева, запинаясь от страха, прочла. И присутствовавший на вечеринке Иванов неожиданно разразился бурными комплиментами: «Это вы сами написали?! Не может быть! Это то, что сейчас нужно — современная баллада!»