Перед изгнанием. 1887-1919 - Феликс Феликсович Юсупов Страница 11

В другой официальной обстановке все было иначе. Мои родители сопровождали в Англию великого князя Сергея[45] и великую княгиню Елизавету[46] на юбилейные праздники королевы Виктории[47]. Драгоценности были в обычае при английском дворе, великий князь порекомендовал матери взять свои лучшие украшения. Большой сак красной кожи, где они хранились, был доверен лакею, сопровождавшему родителей. Вечером по приезде в Виндзорский замок мать, одеваясь к обеду, спросила драгоценности у горничной, но сак не нашли, и в тот вечер княгиня Юсупова появилась в пышном туалете без единого украшения. На следующий день сак нашелся у немецкой принцессы, багаж которой был перепутан с багажом родителей.

В детстве моим самым большим развлечением было видеть мать за вечерним туалетом. Особенно я помню платье из бархата абрикосового цвета, дополненное соболем, в котором она была на большом обеде, данном на Мойке в честь Ли Хунг Чанга, китайского государственного деятеля, приезжавшего в Санкт-Петербург. Чтобы дополнить этот туалет, она выбрала украшение из бриллиантов и черного жемчуга. Этот обед дал ей возможность познакомиться с одним из самых курьезных проявлений китайской вежливости. По окончании трапезы два служителя в прекрасных сияющих одеждах, один с серебряной чашей, другой с павлиньим пером и салфеткой, торжественно приблизились к Ли Хунг Чангу. Он взял перо, пощекотал себе горло… и изверг весь свой обед в чашу. Мать, содрогаясь, обернулась с вопросительным видом к сидящему слева дипломату, долго жившему в Небесной Империи. «Княгиня, – сказал он ей, – вы можете считать себя крайне польщенной, поскольку этот жест Ли Хунг Чанга – дань совершенству блюд и должен показать, что его светлость готов возобновить обед».

* * *

Мать была очень любима императорской семьей[48], особенно сестрой императрицы, великой княгиней Елизаветой. Она всегда была в добрых отношениях с императором, но дружба ее с императрицей не была продолжительной. Мать была слишком независима, чтобы скрывать свои мнения, даже когда рисковала не понравиться, Под влиянием части своего окружения императрица перестала ее видеть[49].

В 1917 году придворный дантист, д-р Кастрицкий, вернувшись из Тобольска, где была заключена царская семья, передал нам последнее послание, доверенное ему царем: «Когда вы увидите княгиню Юсупову, скажите ей, что я вижу, как справедливы были ее предупреждения. Если бы они были услышаны, трагических событий, несомненно, не было бы».

Министры и политические деятели отмечали ясность взгляда матери и верность ее суждений. Она могла стать достойной наследницей своего прадеда, князя Николая, и душой политического салона. Ее скромность помешала ей сыграть такую роль, и эта возможность лишь увеличивала уважение, которым она была окружена.

Мать не была привязана к имению и доверила отцу распоряжаться им по-своему, посвятив собственную деятельность благотворительности и улучшению участи наших крестьян. Можно полагать, что, если бы она избрала другого супруга, она могла бы сыграть важную роль не только в России, но и в Европе.

* * *

Пять лет, отделявшие меня от брата Николая, сначала препятствовали нашей близости, но когда я достиг шестнадцати лет, между нами установилась большая дружба. Николай учился в школе и в Петербургском университете[50]. Не менее меня он не любил военной жизни и отказался от военной карьеры, но его характер, напоминавший отцовский, сильно отличался от моего. Он унаследовал от матери склонность к музыке, литературе и театру[51]. В двадцать два года он руководил любительской комедийной труппой, дававшей представления в частных залах. Отец, которого эти наклонности возмущали, отказывался допустить их играть в нашем театре. Николай старался устроить меня в труппу. Первая роль, которую мне доверили, был гном; раня мое самолюбие, она отвратила меня от сцены.

Николай был рослый, стройный брюнет с выразительными карими глазами под густыми бровями, широким чувственным ртом. У него был прекрасный баритон, и он пел, аккомпанируя себе на гитаре.

Став, взрослея, властным и надменным, он оставлял без внимания все мнения, кроме своего, и следовал лишь своим прихотям. Он боялся людей, посещавших наш дом, и в этом отношении я полностью разделял его взгляды. Чтобы отвлечься от скуки, внушаемой этим знатным и лицемерным кругом, мы привыкли объясняться тихо, беззвучным движением губ. Мы так этому выучились, что могли бессовестно шутить над нашими гостями даже в их присутствии. Но эта уловка в конце концов была замечена и вызвала неприязнь к нам у многих.

Глава IV

Коронация императора Николая II. – Праздники в Архангельском и нашем московском доме. – Мария, наследная принцесса Румынии. – Князь Грицко.

В 1896 году, по случаю восшествия на престол императора Николая II, мы с мая были в Архангельском, чтобы принимать многочисленных гостей, приезжавших на коронационные торжества. Среди них был наследный румынский принц[52] и его жена, принцесса Мария. Родители пригласили в их честь румынский оркестр, очень модный в Москве. Замечательный цимбалист из этой группы, Стефанеско, стал затем одним из моих обычных спутников. Я его часто приглашал в путешествия; мне доставляло огромное удовольствие его слушать, и он часто целые ночи играл мне одному.

Великий князь Сергей и великая княгиня Елизавета также принимали толпу родных и друзей в своем имении Ильинском, бывшем всего в пяти километрах от нашего. Их также часто видели на блестящих приемах в Архангельском. Императорская чета часто присутствовала на этих праздниках, блеск которых почти достигал блеска придворных балов.

Театр также оживлялся. Родители пригласили из Петербурга итальянскую оперу с Маццини и певицу Арнольдсон, а также и балетную труппу. В вечер, когда давали «Фауста», за несколько мгновений до поднятия занавеса, мать известили, что м-л Арнольдсон отказывается петь, так как на садовой сцене партер был украшен живыми цветами, запах которых ей мешал. Надо было в несколько минут заменить их зеленью. Другая же театральная декорация для меня незабываема. Все гости были размешены в ложах, а партер, превращенный в сад чайных роз, благоухал на весь зал.

После спектакля собирались на террасе, где были поставлены к ужину столы, освещенные высокими шандалами. Затем следовал фейерверк, феерическое зрелище, так слепившее мои детские глаза, что мне хотелось никогда не ложиться спать.

Праздники продолжались в Москве, куда переехали родители и их гости за несколько дней до коронации. Наш московский дом, бывший охотничий павильон Ивана Грозного, сохранил характер своей эпохи: большие сводчатые залы, мебель XVI века, комнаты с богатыми золотыми украшениями[53]. Этот декор восточной роскоши