Юрий Власов - Справедливость силы Страница 15

Кто-то фотографирует. И все вокруг не люди – тени. В голове лишь помост, штанга и ощущение "железа" – все предельные тяжести "железа".

– …У американцев семейный скандал. Эшмэн отказывается работать. Как чувствуешь?..– Это Эрманно. Прошу:

– Повтори. И медленнее, медленнее… Эрманно с полуулыбкой объясняет. Я перевожу. Богдасаров говорит об Эшмэне:

– Мандражирует,– и, не глядя на Пиньятти, добавляет:– Ответь: ты в хорошей форме.

Мы еще не знали Эрманно. Для чего его вопросы? От кого?…

– Дэвис? Что там! Атлет из настоящих! А как нравился женщинам! Помню, в Стокгольме ждала толпа молоденьких шведок…– Эрманно улыбается.

– Пошли в номер.– Это Богдасаров.

– Может, здесь? Не так скучно.

– Пойдем, уже время. Бинты постирал?

– И новые и старые.

– Пошли.

Отлипаюсь от кресла. От горячки, наверное, температура. Себя на ногах не могу держать! Однако не забываю улыбаться, болтать – все по правилам игры.

И в то же время затаиваюсь в себе. Что же будет?

Глава 16.

Вот какими видел соревнования старший тренер нашей сборной Я. Куценко:

"…Трудно предвидеть, как сложится спортивный поединок, но еще труднее уберечь спортивную форму. Власов излишне волновался и начал соревнование не совсем удачно. На следующем подходе (второй попытке в жиме.– Ю. В.}… он допустил грубую ошибку, и вес так и не был засчитан. Плохо, очень плохо для начала!.. Брэдфорд сразу уходит вперед на 10 кг. А ведь это только после жима! Что же будет, если такой же срыв случится у Юрия Власова и в рывке? Тогда поражение… Недаром многие считают, что победа в жиме – это все равно что попутный ветер для остальных движений. Неужели Власов, подлинный мастер рывка и толчка, даст себя растерзать "мышечному чуду"– Брэдфорду!

Эпическое спокойствие Гофмана (так писали в те годы имя Хоффмана в газетах и журналах.– Ю. В.) сменилось оживлением: срыв русского атлета увеличивает шансы его питомца взойти на высшую ступень пьедестала почета. Товарищи Брэдфорда тоже возбуждены. Ему предлагают серые таблетки протеина, в мощное тело втирают белую согревающую жидкость, бережно, словно ребенка, его пеленают в теплые одеяла.

Советский атлет неторопливо выходит во двор, на свежий воздух. Он не переносит запаха растирок, которыми за шесть дней пропитался зал, не любит он также коллективной опеки и хора советчиков. Конечно, хорошо почувствовать рядом с собой друзей, но советы Юрий привык получать только от своего тренера Сурена Петровича Богдасарова…

В рывке Власов действовал осторожно, без риска… но перед третьим, последним подходом новая беда! Уходя с помоста, Власов зацепился за выступ, и нижний слой подошвы ботинка оторвался. Судейские правила суровы: только три минуты между подходами отведены спортсмену для того, чтобы отдохнуть и сосредоточиться. Стрелка неумолимо отсчитывает секунды, а лихорадочные поиски ножниц и проволоки продолжались.

Лишь перед самым вызовом на помост подошва была кое-как скреплена у носка. Можно действовать. Борьба продолжается. Блестяще зафиксировав последний вес, Власов попросил разрешения использовать четвертую, незачетную попытку для установления мирового рекорда. И вот штанга… взлетела в воздух и замерла.

Но дело было не только в мировом рекорде: у Власова появилась уверенность. Сейчас он готов сделать все, выложиться в этом захватывающем поединке до конца, лишь бы догнать Брэдфорда…

"Кто силен в толчке, тот силен и в троеборье!"– гласит старая штангистская истина. Власов уже после первого подхода догнал американца в сумме трех движений и выиграл звание чемпиона мира: он ведь был легче Брэдфорда. Но в запасе оставалось еще два подхода! Судья вызывает его к штанге. Легко и грациозно – если так можно сказать о человеке, поднимающем штангу… Юрий фиксирует вес. Брэдфорд позади!.."

Глава 17.

И сейчас не припомню, где и как разминались. А вот зал "Гвардия" помню. Я только ступал из-за кулис, а он напирал жаром, враждебностью. Невозможно нагретый воздух! Беспомощность перед тишиной, жалкость…

В жиме я срезался вчистую, подняв на 15 кг меньше, чем на прикидке. Сказать, что дрогнул,– значит ничего не сказать.

Не воспринимал, не слышал усилия, не мог сложить его в мышцах. Соперника не существовало. Меня душили знакомые, давно прирученные веса. Штанга прессовала так, будто на нее накрутили против заданных лиг дие 20-30 кг.

И совсем потерялся, когда напоролся на строгость Джона Тэрпака. Конкуренция между мной и Брэдфордом сказалась на характере судейства. Центральным судьей, без команды которого запрещается выполнение жима с груди, был пристрастно-объективный Тэрпак. Стой, задыхайся, не шевелись и жди хлопка: достаточно протянуть пять-шесть лишних секунд – их зритель и не заметит,– а жим потерян: мышцы затекли, запас воздуха на исходе, а новый не захватишь – при вдохе разрушишь опору из мышц.

До сих пор вижу круглое белое лицо над помостом, вылизанно-правильный пробор, злую неторопливость рук…

Я напоролся на необычную строгость. Можно получить хлопок-команду на выполнение жима "в темп" и "не в темп", а можно и "вовсе запоздало". Я получал "вовсе запоздало". Следовало ожидать преднамеренность затяжек с командами. Вместо того чтобы приспособиться, принять старт, рассчитанный на удлиненную паузу, не дать провалиться груди под штангой, держать разворот мышц, я тупо следовал привычке – и терял опору. К общей растерянности добавилась и эта, от жестокости судейства. Я не слышал себя, не управлял собой.

Зато после той беспощадной науки обучился работать при любом судействе. Совершенно изменил характер жима. Вытренировал старт в расчете на затяжку. И никогда никто уже не в состоянии был сбить меня в жиме…

Но все началось с разминки. Не узнал себя: выжеван, медлителен, неточен. Штангу гоняю не по нужной траектории. Силу будто отняли, усекли.

Я не узнал себя – и пережил потрясение: не донес силу, размотал, сгорел! Беззащитен перед Брэдфордом! Отныне все будут тыкать: мандражист, трус!

И тот первый вес, единственно взятый мной, выжал без срыва, на голой силе, будто не владел искусством переката напряжения по мышцам – расслаблять, выводить из работы ненужные мышцы. Одеревенел в усилии. И, словно новичок, грубо выпер штангу.

Слова ободрения не задевали.

Груз беды принял тренер. Ничем не выдал сомнений, а это единственное, что требовалось. Правда, в этом единственном и проявлялось все настоящее. Казенными были слова и забота одних – и по сердцу ударяли слова других. Не всякий способен расплачиваться искренностью. Искренность забирает жизнь… Я видывал немало людей начитанных, образованных, незаурядного ума, но все их способности обращались в прах, когда надлежало быть человеком – не искателем или сторожем места.