Финляндия в противостоянии Советскому Союзу. Воспоминания военно-морского атташе Франции в Хельсинки и Москве - Мариус Пельтье Страница 19

Эти играли в оркестре, другие – на улице, в деревне, каждую минуту, даже под бомбежкой, а кто-то пел. Старые печальные песни Севера, слов которых я не понимал, но которые обволакивали меня, убаюкивали своей нежностью и тягучестью, передавали свой шарм. Народные песни, военные песни, особенно бьёрнеборгские, это выражение души и ностальгии народа – напоминающие песни и военные марши, слышанные мною двадцатью годами ранее в России, окутывающие и проникающие внутрь мелодии, воспоминания о которых не блекнут даже спустя длительное время, они похожи на бесконечно печальные призывы к тушению огней, раздававшиеся по ночам на причалах Смирны, или ностальгические хоровые песни, которые моряки-эльзасцы пели по вечерам на передней палубе моего крейсера, пересекавшего Атлантику…

Жители Финляндии были способны на сильные чувства не только под воздействием алкоголя; они умели чувствовать музыку, красоту.

Они были способны откликаться на зов души. В импровизированной часовне хельсинкский католический священник, финн по национальности (католическими священниками здесь в основном были члены ордена доминиканцев, приехавшие из-за границы), регулярно служил мессу. Верующие стояли, плотно прижимаясь друг к другу в маленькой комнате, в которой был установлен алтарь, и с жадностью следили за ходом службы. Месса на Сретенье, 2 февраля, впечатляла. По старинному обычаю, присутствующие держали в руке по маленькой зажженной свече; в полумраке комнаты огоньки дрожали, в их свете блестели глаза людей, и не было более волнительного зрелища, чем эти солдаты и эти женщины, гордые перед лицом смертельной опасности, смиренные перед Господом, праздновавшие день, когда Симеон объявил, что видел свет, который осветит все народы и однажды спасет их.

Бойцы

Мне доводилось встречаться в частном порядке с военными, оказавшимися проездом в Хельсинки. Они казались мне менее напряженными, чем те, кого я в то время видел при исполнении служебных обязанностей, и, что естественно, они иногда позволяли себе разоткровенничаться. Так, я познакомился с одним младшим лейтенантом, по стечению обстоятельств наполовину русским. Его отец, офицер Императорского флота, служил на Черном море и, по любопытному совпадению, был в качестве офицера связи взят в Константинополе на крейсер, на котором служил я. Это происходило уже после революции, в 1920 году, и я сохранил о нем воспоминания, как о культурном человеке, блестящем собеседнике, большом знатоке икон, любителе хорошо поесть и выпить. Он умер в Турции от тоски, оставив вдову и сына. Вдова, уроженка Гельсингфорса, вернулась на родину и восстановила, для себя и ребенка, финское подданство. Через своего сына она теперь была напрямую затронута войной. Я познакомился с ней двадцатью годами ранее, в Турции, и был рад новой встрече, хотя она меня не вспомнила; ей пришлось столько странствовать по миру, с юга на север, что я не мог за нее на это обижаться. Мы быстро возобновили знакомство, и молодой офицер стал делиться со мною своими впечатлениями. Некоторые его товарищи, с которыми я имел мимолетные беседы, делали то же самое.

Из скромности или осторожности они не рассказывали ни о себе, ни о своих воинских частях. Они чувствовали, что я информирован об их поведении и знаю об их мужестве. Они знали, что я это знаю, и, очевидно, не считали нужным повторяться. О своем противнике же они, напротив, говорили охотно, без ненависти, без злобы, хладнокровно, как врачи, изучающие симптомы недуга и выясняющие причины боли. Их победы в Карелии произвели большее впечатление, чем сопротивление на перешейке. Атаки советских войск служили сюжетом для долгих рассказов. Мои собеседники утверждали, что их смекалка и инициативность срабатывали во многом благодаря апатии «той стороны». При этом они восхищались отвагой противника, который нередко шел в атаку с песнями. По их рассказам, по показаниям советских пленных, впоследствии подтвержденным опубликованными в Москве текстами, можно составить себе представление о форме, которую приняла эта война.

Война в лесу и в снегу.

Я знаю лес, потому что ходил по нему, и снег меня не щадил. Деревья близко стоят одно к другому, прохожий видит лишь их стволы, натыкаясь на них на каждом шагу, и их присутствие раздражает настолько, что уже нет времени поднять глаза к кронам, увидеть уголок света между ветвями. Он идет наощупь, ищет дорогу, возвращается, снова шагает наугад, чтобы выйти на то место, с которого ушел, или вдруг обнаружить поляну, на которой надеется немного отдохнуть. Он останавливается, ищет ориентир и, думая, что нашел его, продолжает путь в чащу, выходит на берег озера, и снова ходит по кругу. Ни дороги, ни тропинки. Это владение леших, троллей из скандинавской мифологии, и если он не обладает крепкой головой и хорошими нервами, его охватывает отчаяние; он останавливается и ждет. Чего? Он и сам не знает; он плывет по течению.

Лес темен, он мрачен и враждебен для того, кто его не знает; таких он поглощает и пожирает. Лес защищается; снег ему в этом помогает. Когда воздух сильно охладился, в лесу невозможно оставаться долго; продолжительная остановка означает смерть. Надо двигаться, все время идти, оставляя позади себя следы, выдающие тебя. А еще снег может показаться безобидным; ничуть не бывало, он злой, опасный и страшный, когда выпадает в начале зимы, кружась, словно белая пыль, которую ветер гоняет с ураганной скоростью и которая хлещет по лицам, проникает через щели под одежду и растекается по телу. И вот вы уже начинаете мерзнуть, а холод может вас совсем парализовать. Как с ним бороться? Набраться терпения, переждать, черпая в себе силы к сопротивлению и мобилизуя волю. Попав в снежную бурю, я испытал то же ощущение, что на капитанском мостике в шторм, когда море бушует, с неба хлещет дождь, соленая и пресная вода течет по лицу, спине, груди, пробирается под прорезиненный плащ, под повязанное вокруг шеи полотенце… Герметичность не существует; вода и снег проникают всюду.

Скандинавы привычны к ходьбе по лесу, а один из любимых ими видов спорта – ориентирование, при котором применяются карта, компас и зимой лыжи. Отправляясь из определенного места, участник должен пересечь лес, чтобы добраться до цели; на преодоление дистанции у него есть день, короткий в зимнее время. Разумеется, «игрок» берет с собой бутерброды и несколько бутылок шнапса. Не знаю, практиковали ли советские люди эту игру, в которой блистали финны. Во всяком случае, финны оказались более привычными к лесу и лыжам, что обеспечило