Т. Полнер - Дейвид Гаррик. Его жизнь и сценическая деятельность Страница 21

Вот, например, что говорит по этому поводу Дэвис: "…когда какой-нибудь пустяк не расстраивал его окончательно (что, надо сознаться, случалось очень часто), он мог на репетициях между делом оживить всю труппу своей веселостью, которая проявлялась всевозможным образом: в шутках, bon mots, забавных историях и комических выходках – настолько милых, резвых и оригинальных, что кругом все делались счастливы, когда он был в духе». Зоффани, художник, изобразивший живо, естественно и эффектно целый ряд театральных сцен, оставил нам одну картину, рисующую репетицию в Друри-Лейне. В полумраке сцены расположились все выдающиеся артисты труппы: они слушают Гаррика, который прервал репетицию, чтобы сделать им несколько замечаний; сам директор в домашнем костюме расположился налево в удобном кресле, приняв довольно игривую позу: он лежит боком, забросив ноги на одну из ручек… с другой стороны сидит все еще стройная и красивая миссис Гаррик, а возле нее – их маленькая собачка… брат Джордж оперся о спинку кресла Дейвида и как бы ждет его приказаний. Эта картина рисует отношение директора к труппе гораздо правдивее всех рассказов о «властном царе Друри-Лейна Дейвиде», о его гордости, высокомерии и т. д., и т. д… От всей сцены веет интимностью, простотою обращения и добродушием; и тому, кто возьмет на себя труд поближе познакомиться со знаменитым артистом, правдивость такого впечатления сейчас же бросается в глаза.

Почти то же можно сказать и об отношениях его с авторами. С этим народом вообще следовало действовать решительно, только тогда можно было рассчитывать на их боязнь и уважение. Но «решительность» отнюдь не принадлежала к числу качеств Гаррика. Он имел обыкновение отделываться обещаниями, говорил кучу любезностей, готов был на словах сделать все что угодно и потом думал отделаться от навязчивых авторов «хорошим письмом», которое готов был строчить при всяком удобном и неудобном случае. Понятно, что все эти «нежности» приводили в конце концов в ярость грубых писак того времени: они обвиняли Гаррика в двоедушии, фальши, притворстве и прочих ужасных преступлениях. Вслед за бранью и неудовольствием шли печатные нападки в газетах и памфлетах, – нападки, которых так боялся Гаррик. Дело доходило до прямого шантажа, а директор имел слабость уступать иногда особенно энергичным преследователям. Но что было хуже всего – он никак не мог отделаться от своего преклонения перед знатью, и несколько любезных слов могущественного лорда производили решительно благоприятное для счастливого автора действие на его строгую критику… Это знали, конечно, и потому все стремились заручиться протекцией – опять-таки слабость Гаррика обрушилась на его же собственную голову. Скоро он не знал, куда ему деться от ласковых улыбок и просьб за покровительствуемых писателей. Приходилось отказывать и наживать себе знатных врагов. Трудно представить себе, какие обходные маневры предпринимали авторы, чтобы заставить директора принять их жалкие пьесы… Так, например, знаменитый романист Смоллет на 29-м году своей жизни написал слабую и скучную трагедию «Цареубийца», которой он, конечно, не мог провести на сцену без протекции, но этот предприимчивый писатель не терял надежды: "…он бывал у одной дамы, которая, услышав о его трагедии, сказала ему, что она знакома с женой одного джентльмена, которого прекрасно знала одна леди, бывшая в близких отношениях с одной особой, которая дружна с графом Шируитом». Несмотря на такие окольные пути, пьеса не дошла, однако, до цели, и Гаррик не поставил «Цареубийцу».

Очень забавно читать переписку Гаррика и следить, как меняется тон автора какой-нибудь драмы в зависимости от судьбы его детища. Сначала – все ласковые слова, лесть, восхваление до небес, полное доверие и поклонение; потом – удивление, негодование, обида… предложение третейских судей и посредников; далее – злость, оскорбленное самолюбие, угрозы осмеять его в газетах и, наконец, какой-нибудь отвратительный пасквиль с унизительными обвинениями или прямо пошлой бранью. Тот же Смоллет сумел «отомстить» Гаррику: в одном из своих романов, «Родерике Рендоме», он изобразил его в виде мистера Мармозета таким образом: «Герцоги и лорды приглашают к себе этого маленького паразита, конечно, не за внутренние его качества… его скаредности они не видят, его неблагодарности не чувствуют; его лживое притворство подделывается под расположение их духа и, конечно, нравится; но более всего ласкают его за шутовство, и его будут допускать в самое избранное общество за талант к копировке Полишинеля». Через 8 лет автор этого пасквиля имел смелость предложить Гаррику свой фарс, и директор не только поставил его на сцене, но играл в нем сам и отдал четвертое представление пьесы в пользу Смоллета, тогда как обыкновенно авторский бенефис приурочивался к девятому представлению. Долгая неприязнь была, таким образом, побеждена, и в «Новой истории Англии» Смоллета Гаррик мог прочесть следующие лестные для себя строки: "…сценические представления сделались прекрасным развлечением благодаря таланту и антрепренерской деятельности Гаррика, который в области сценического искусства далеко превзошел не только всех своих английских предшественников, но, кажется, вообще может считаться первым актером в мире». Но далеко не всегда Гаррик действовал так беспристрастно и нелицеприятно, хотя за свое снисхождение к слабым произведениям друзей редко слышал что-нибудь, кроме брани. Но еще хуже было, когда Гаррик действовал не так решительно: иногда суждения разных знаменитостей смущали его, и он долго колебался… и если после этого он осмеливался все-таки отклонить предлагаемую пьесу, то директору уже не было пощады. Особенно назойливы были дамы-писательницы: некоторые из них превзошли в своих письмах все, что только можно себе вообразить. Хотя в этом отношении им, я думаю, нисколько не уступал и Артур Мерфи.

Так как этот человек играл видную роль в жизни Гаррика и после смерти знаменитого артиста написал его биографию[5], особенно распространенную благодаря французским изданиям, я остановлюсь немного на его характеристике. В XVIII веке целые толпы молодых ирландцев устремлялись в Лондон на заработки. Все они были очень худы, очень голодны, очень прожорливы и готовы приняться за всякое дело, чтобы прокормить себя. Веселый нрав, остроумие, выносливость и необыкновенная цепкость доставляли им кое-какой заработок, знакомства и положение. В сущности, это были просто авантюристы, явившиеся в Лондон, чтобы выбиться в люди любыми средствами. Но многие из них обладали несомненным талантом и, найдя свою настоящую дорогу, быстро приходили к известности и славе (например, Голдсмит, Берк, Шеридан, Фут). Самым типичным представителем такого сорта людей можно считать и мистера Артура Мерфи. Он появился в Лондоне еще 17-летним юношей в 1744 году с единственным, но необходимым в то время достоянием: твердым знанием классиков. Свое образование довершил он в театральных кофейнях, где познакомился с Барроуби, Футом, Гарриком и Гиллем. Последний издавал в то время журнал. Недолго думая, Мерфи решил, что он может делать то же нисколько не хуже Гилля, и в октябре 1752 года выпустил первый номер своего «Gray’s Inn Journal». Это издание принесло ему только убыток, но вместе с тем и покровительство Гаррика, которого ловкий ирландец сделал героем всех своих статей. Долги заставили его поступить на сцену, и уже в 1755 году бывший журналист дебютировал в «Отелло» на подмостках Ковент-Гардена. Хотя успех его был самым незначительным, Гаррик заключил с ним контракт на следующий сезон. И с этих пор начались мучения директора. Никто не умел так спокойно и не спеша терзать антрепренера. Мерфи мог буквально истязать его, когда считал себя чем-нибудь обиженным. Он полагал, что Гаррик бесконечно обязан ему за похвалы в теперь уже «покойном» журнале и относился к нему как к должнику. Не довольствуясь своим актерством, Мерфи занялся писанием пьес и начал свои «истории» с Гарриком, видя, что первый его фарс не может быть поставлен немедленно. Затем следовали его претензии как актера: он утверждал, что его держат в черном теле, что талант его затирается и прочее, и прочее.