Василий Грабин - Оружие победы Страница 23

— Зачем спешить? Работы много, без дела никто не сидит, — сказал я. И добавил: — Откомандировать всегда успеем, а вот, если потребуется, получить людей будет очень трудно. Прошу вас не торопиться с указаниями отделу кадров.

— Хорошо, — сказал директор. — Значит, вы со мной согласны?

Конечно, он хотел, чтобы я сказал "да". Но я уклонился от прямого ответа:

— Вы говорили в приказном порядке, а приказы обсуждению не подлежат. Я человек военный — знаю это.

— Да, приказы не обсуждают, — кивнул он, — их выполняют.

Директор ушел. Я вернулся к столу, на котором лежала открытая папка с письмами, убрал ее — не мог я больше заниматься делами. Голову сверлила одна мысль: как же будет теперь со специальной дивизионной пушкой, ради которой мы сюда и приехали? Только что на моих глазах директор на два поворота ключа закрыл перед ней заводские ворота. Теперь у нашего КБ нет не только разрешения и денег на проектирование и изготовление опытного образца, — недалек день, когда мы лишимся доброй половины конструкторов. Никогда не предполагал я, что так может сложиться дело.

Вспомнился разговор с технологом Антоновым, его горькие слова: "Все вы, москвичи и ленинградцы, одинаковы — наковыряете, накрутите и уедете, а мы после вас расхлебываем!.."

Я машинально оделся, запер комнату и пошел в общежитие к своим друзьям и единомышленникам.

Не такую, конечно, ждали они от меня новость. Вот, думаю, обрадую их сейчас — до слез! А может быть, сегодня не говорить? Обдумать все самому, а потом и сказать? Нет, так не годится!

Не заметил даже, как вышел с завода, пошел наобум, что называется, куда глаза глядят. В голове рождался план за планом. Один отбрасывал — возникал другой. Давно пора было свернуть к общежитию, а я все шел и шел. Наконец во мне утвердилась мысль: ехать в Москву, в Главное военно-мобилизационное управление Наркомтяжпрома. Ехать и просить разрешения на создание специальной дивизионной пушки. Одного разрешения, конечно, мало. Нужны деньги. Ну что ж, будем просить и деньги. Не для себя ведь — на оборону страны.

Принял решение — и будто тяжелая ноша с плеч свалилась. Черт возьми, куда же занесло меня от вашего общежития! Повернул и помчался почти бегом.

Все уже давно были дома. Первый вопрос ко мне: почему так задержался? Я пересказал весь разговор с директором, вернее, его распоряжение. И предложение отобрать для завода часть конструкторов, меньшую половину группы, а остальных — откомандировать. Реакция была бурная. Сгоряча кто-то предложил уйти всем, никому не оставаться на этом заводе. Или все — или никто!

— Нет, это пассивная линия поведения. Мы не должны сдаваться так легко, возражал Петр Федорович Муравьев. — Не должны, потому что решение директора неправильное, хотя, видимо, это не только его мнение, но и некоторых других заводских руководителей. Но я не допускаю мысли, что это решение санкционировано сверху. Не может новый завод создаваться без собственного КБ, ведущего опытно-конструкторские работы. Я глубоко убежден, что наверху нас поддержат.

— А ты помнишь, Петя, — перебил Муравьева Владимир Иванович Розанов, — когда мы с тобой приехали сюда в первый раз и разговаривали с Радкевичем? О том, что из ГКБ-38 может перебраться на завод группа конструкторов? Ведь он ни словом не обмолвился тогда, что новое КБ будет заниматься только обслуживанием валового производства!

Мещанинов сказал:

— Директор одним ударом подрубил тот сук, на котором сам мог бы хорошо сидеть. Завод мог бы получить загрузку, и не просто загрузку, а наиболее удобную для него: все здесь рождалось бы и все здесь же на ходу корректировалось независимо ни от какого постороннего КБ, которое не думает о возможностях завода!..

Через несколько дней мне представился удобный случай для поездки в Москву. В Главном артиллерийском управлении я довольно быстро добился решения вопросов, связанных с валовым производством, и, не теряя времени, направился на площадь Ногина — на Деловой двор, где размещался тогда Народный комиссариат тяжелой промышленности и его Главное военно-мобилизационное управление. Это управление ведало всей оборонной промышленностью: артиллерийско-стрелковой, танковой, судостроительной. Возглавлял ГВМУ Иван Петрович Павлуновский. О нем я был наслышан еще в КБ-2 и в ГКБ-38, но встречаться не приходилось: Будняк, начальник Всесоюзного орудийно-арсенального объединения, которому подчинялись артиллерийские КБ, прекрасно решал все наши дела.

О Павлуновском мне говорили многие, и все — хорошо: что он старый большевик, человек высокопринципиальный, хоть и не инженер, и, кажется, вообще не имеет высшего образования, однако быстро ориентируется в самых сложных вопросах, любитель новизны, смело принимает решения и не боится брать на себя ответственность, что он — один из командиров промышленности, воспитанных Серго Орджоникидзе.

Обдумывая еще на заводе, у кого искать поддержки, я мысленно перебрал всех, кто мог бы оказать помощь: начальника Вооружения Красной Армии Тухачевского, инспектора артиллерии Роговского, начальника Генерального штаба Егорова, начальника Главного Артиллерийского управления Ефимова (о наркомах я и думать не смел). И все же решил обратиться к Павлуновскому. Единственное, что меня беспокоило, — примет ли он меня, а если примет, станет ли вникать в мои доводы? В самом деле, какой-то безвестный конструктор приехал доказывать, что начальник Вооружения и инспектор артиллерии ошибаются в выборе дивизионной пушки. Как на это посмотрит начальник ГВМУ? Тем более, что это управление призвано выполнять заказы Народного комиссариата обороны, а не диктовать ему, какую пушку нужно создавать и принимать на вооружение. Но отступать я не мог, так как был глубоко убежден в том, что военные товарищи заблуждаются. Эта ошибка обнаружится только во время войны, и она может стать для нас роковой.

В приемной Павлуновского моя нервозность еще больше увеличилась. Сумею ли я толково изложить суть дела? Подошел к секретарю. Она ответила, что Иван Петрович занят.

— Как только освободится, доложу. Посидите. Решил, что надо набраться терпения. Но ждать пришлось недолго. Вскоре из кабинета Павлуновского выскочил озабоченный человек с толстым портфелем и, ничего не сказав, почти пролетел через приемную. Невольно подумалось: "Не придется ли и мне лететь еще быстрее7"

Но машина была уже запущена. Секретарь вошла в кабинет и тут же вышла:

— Иван Петрович просит, заходите.

За столом сидел человек в косоворотке; в плечах — косая сажень, крупное лицо, темные глаза, приветливая улыбка. Он поднялся и пошел мне навстречу. Остановился, протянул руку — настоящий русский богатырь. И голос оказался под стать: раскатистый, звучный.