Марта Хиллерс - Женщина в Берлине Страница 33

И сага дальше сообщает, как в это время русский сжался, как он сокращался ростом, как он отступал. Все же, дела идут. Парень почувствовал своей звериным чутьем, что супруг рассвирепел, и оставил ему добычу.

Впервые я слышала про красного от гнева одного из наших мужчин. Наиболее благоразумные реагируют головой, беспокоятся, чтобы спасти свою шкуру, Причем женщины полностью стоят на их стороне. Никакой мужчина не теряет лица, так женщина не была его собственная, это была соседская женщина, ее оставляют победителям. Наоборот, поставили бы ему в вину, если бы он возбуждал господ сопротивлением. Все же неразрешимый остаток остается. Я убеждена, что продавщица не забудет этот приступ мужества у ее мужа, от любви, если хотите. И другие мужчины эту историю рассказывают, позволяя уважению звенеть в их голосе.

Мужчины не прибыли для удовольствия к нам. Они решили стать полезными, принесли доски и теперь прибивают поперек задней двери. Дела должны быть сделаны быстро, чтобы не помешал какой-нибудь русский. В виде оплаты мы жертвуем мужчинам сигары из набитого ящика, который майор принес вчера. Да, мы богаты.

Когда доски заполняют уже всю дверную коробку, русский проходит к черному входу. Сильными пинками он пытается разбить это произведение, но у него не получается. Мы вздыхаем облегченно. Теперь чужие парни больше не смогут проноситься тут с шумом день и ночь. Хотя они прибывают также и к главному входу, но он имеет хороший замок и сделан из твердой древесины. Тот, кто знает нас, кричит большей частью уже снаружи успокоительно: «Здесь Андрей», или кто еще. И с майором я обусловила особенное перестукивание.

Кое-что еще: около полудня прибыла фрейлейн Бен, наша решительная ведущая кобыла из подвала, она проживает теперь при девушке Леманна, муж которой пропал без вести на востоке, и помогает ей с детьми. Ни девушка, ни фрейлейн Бен до сих пор не были изнасилованы, хотя они выглядят действительно миловидными. Их защита и экран: маленькие дети. Уже первым вечером при русских они заметили, что для них есть дети. Там было 2 грубых парня, которые проникли в квартиру, стуча винтовками и оттолкнули открывающую дверь фрейлейн Бен, и останавливались перед маленькой кроватью с решеткой, в котором при свете свечи младенец и 4-летний Лутц спали вместе. Один спросил по-немецки:

«Маленькие дети?»

Оба пристально смотрели некоторое время на маленькую кровать, и вышли на цыпочках из квартиры.

Теперь фрейлейн Бен просит, что бы я поднялась на несколько минут; у них были посетители русского, 2, молодой и пожилой мужчина, которые уже приходили и которые принесли сегодня шоколад для детей. Хотелось бы поговорить с ними, она просит меня, чтобы я побыла переводчиком.

Наконец, мы сидим напротив друг друга, 2 солдата, фрейлейн Бен, госпожа Леманн, в колени которой крепко ухватится четырехлетний Лутц, и я. Перед нами на машине сидит младенец. Я перевожу то, что более старый русский меня просит перевести: «Какая красивая девочка! Чистая красота».

И завивает маленький медный локон младенца вокруг своего указательного пальца. Он просит меня перевести обеим женщинам, что у него тоже есть 2 ребенка, 2 мальчика, которые жили у бабушки в деревне. Он выкладывает фотографию из его изношенного портмоне цвета глины: 2 головки со щетиной на коричневатой потемневшей бумаге. С 1941 он больше не видел их. Мало русских имели отпуск, я уже узнала это. Почти все разделены с начала войны, уже почти 4 года, с их семьями. Страна была в течение всего это времени театром военных действий и гражданские лица бросались туда-сюда, так что никто точно не знал, где его семья. При таких огромных расстояниях этой страны, такие жалкие маршруты перевозок. И, вероятно, властители тоже опасались, по крайней мере, в течение первых лет немецкого вторжения, что люди могли дезертировать или сбежать. Как бы то ни было, у этих мужчин никогда не было права на отпуск. Я объясняю это обоим.

Женщины, и госпожа Леманн кивает с полным пониманием:

- Да, тогда многое понятно.

Второй русский гость - молодой парень, 17 лет, партизан и примкнувший к войскам в западном направлении. Он смотрит на меня со строго сморщенным лбом и просит меня, чтобы я перевела, что немецкие офицеры закалывали детей в его родной деревне, или разбивали их черепа об стены. Прежде чем я перевожу это, я спрашиваю:

- Это правда? Вы свидетель?

Он, строго: «Да. Дважды сам видел».

Я перевожу.

- Не верю я, - отвечает госпожа Леманн, - Наши солдаты? Мой муж? Никогда!

И фрейлейн Бен просит меня, чтобы я спросила русского о том, имели ли они некую «птицу здесь» (на руке) или «птицу там» (на шапке), то есть, были ли они вермахт или SS. Русский сразу понимает смысл вопроса: делать различие, они научились, пожалуй, еще в русских деревнях. Все же, даже если это, как в этом случае и других подобных случаях, были люди SS, то теперь наши победители будут считать их частью "народу" и обвинят за нас за всех. Уже идут такие слухи; я слышал в очереди за водой.

Молчание. Мы пристально смотрим все перед собой. Тень стоит в помещении. Младенец ничего не знает об этом. Он кусает чужой указательный палец, он каркает и пищит. У меня комок растет в горло. Ребенок кажется мне чудом, розовый, с маленькими медными локонами, он цветет в этой беспорядочной, наполовину пустой комнате, между нами грязными людьми. Вдруг я понимаю, почему тянет воина к ребенку.

Воскресенье, 6 мая 1945 года.

Быстрый взгляд на остаток субботы. Снова майор с его монголом появились около 20 часов.

На этот раз из необъятных сумок парня выросли 2 камбалы. Вдова запланировала и запекала превосходных рыб. Мы все получили по куску, включая Узбека в его углу возле окна, который он занимает всегда немедленно как верная собака. Вкусная вещь!

Останется ли майор ночью? Я не стала раздеваться, укладываясь спать. Хотя теперь задняя дверь заперта, хотя снаружи уже никакая больше война не бушует, сильный остаток от страха остается у нас всех. Страх перед каким-нибудь пьяным, неистовым. От таких майор прикрывает нас. Сегодня он хромал. Колено все еще было опухшим. Вдова, у которой мягкие руки, делала ему компресс, перед тем как он лег ко мне. Он рассказал мне, какие ласкательные имена давала ему его мать, и перевел мое нежно уменьшительное имя на русский язык. Итак, мы - пожалуй, друзья. Все же я снова и снова призываю себя оставаться на чеку и разговаривать как можно меньше.

Утром мы были снова одни, сидели у кровати господина Паули, завтракали солидно и прислушивались к улице. Наконец, вдова осмелилась выбраться на лестничную клетку, побежал наверх к квартире книготорговца, где еще дюжина соседей проживает вместе. Она возвратилась и попросила меня: