Грэм Робб - Жизнь Бальзака Страница 33

Много лет спустя Лепуатвен, по-прежнему стиснутый рамками журналистики, вспоминал о своем великом открытии. В 1841 г. он работал в «Фигаро» (предтече современной газеты) и рассказывал молодому писателю-социалисту, который пришел просить работу: «А знаете, вам повезло, что вы наткнулись на меня. Все, кому я давал работу, добивались успеха. И только я сам ничего не достиг, а я старше, чем они. Я создал их всех! Возьмите старину Бальзака – тоже мое творение! Сколько планов мы с ним строили! Мы вместе написали несколько романов – правда, следует заметить, что это худшие романы Бальзака… В те дни он был молод, очарователен, наивен и счастлив; с ним легко работалось. Он был похож на маленькое пушечное ядро: широкоплечий, примерно как вы, голова росла прямо из живота, а живот – из ног! Он был прилежен и скромен! Теперь его окружает дурная слава – невероятно, я ничего не понимаю! Я знал его, когда он только начинал! Он, сноб этакий, воспринимает себя всерьез и теперь даже смотреть не желает на старого приятеля. Ах, я мог бы такое рассказать вам о нем!»221

В наших глазах у Лепуатвена лишь одно достоинство: он считал Бальзака очень скромным молодым человеком, и его отзыв многое говорит о его собственной всепоглощающей личности. Когда Лепуатвен что-нибудь рассказывал, его слушали раскрыв рот: ни слова правды, но в высшей степени занимательно. Бальзак, что необычно для него, пригласил Лепуатвена к себе домой. Лепуатвену очень понравился Бернар Франсуа; он видел в нем олицетворение старой Франции. Кроме того, они оба питали пристрастие к неправдоподобным историям. Лепуатвена спросили, почему он не был в армии, когда Наполеон завоевывал Европу. Он ответил, что на самом деле его призвали в ружейный батальон, «особый род войск, который Наполеон собирался послать в Индию, чтобы покончить там с англичанами, если бы русская кампания не окончилась такой катастрофой»222. В том темном мире, куда вступал Бальзак, Лепуатвен еще несколько раз попытается создать собственный «особый род войск», пользуясь новой, не такой дорогой властью газет.

В глазах поклонников Бальзака Лепуатвен, сомнительный «бог из машины», который спустился на сцену, как раз когда Бальзак достигает зрелости, всегда считался злым гением. Возможно, дело в том, что для всех, кого привлекали более поздние взгляды Бальзака, личные усилия, пусть и неприметные, всегда предпочтительнее коллективных достижений. Многие считали, что Лепуатвен «портил» Бальзака и подталкивал его на скользкий путь халтуры – или, наоборот, раскрыл ему некие волшебные заклинания, которые и позволили молодому писателю завоевать такую широкую читательскую аудиторию. Что бы Лепуатвен ни сделал, он явно занимает большее место в жизни Бальзака, чем более почтенные или отдаленные фигуры, чье предположительное влияние обсуждается бальзаковедами весьма пространно.

Отец Лепуатвена был актером простонародных Бульварных театров. Повзрослев, Огюст решил, что его хлеб с маслом – литература. Подметив, что романы пользуются огромной популярностью, он заручился помощью нескольких друзей и доказал, что новый товар может быть массовым. Позже Лепуатвен приложил тот же практический принцип к журналистике. С помощью шантажа он часто узнавал самые свежие сплетни и начал завоевывать некое политическое влияние через посредство актрис, которых он умасливал благожелательными отзывами. Возможно, беспощадные бальзаковские карикатуры, в которых изображается бульварная пресса, стали воспоминанием об уроках соавтора. Лепуатвен был человеком откровенно бессовестным, стремившимся к славе. При этом из-за избытка сентиментальности он всегда упускал удобные случаи и был слишком нацелен на победу, чтобы воспользоваться теми лазейками, о которых сам же рассказывал Бальзаку. Лепуатвен был бы разочарован, узнав, как мало сведений сохранилось о нем спустя сто лет. Больше всего он известен как издатель. В 40-х гг. XIX в. он выпускал газету со зловещим названием «Корсар-сатана», которую Бальзак однажды назвал «литературной сточной канавой, по которой течет самая зловонная клевета»223. Производили «зловонную клевету» молодые и наивные литераторы, которым почти ничего не платили. Лепуатвен называл их «маленькими кретинами». Некоторые из этих кретинов – Бодлер, Шанфлери, Анри Мюрже – впоследствии стали выдающимися романистами и поэтами. Подобно Бальзаку, многие из них неохотно признавались в том, что первыми мгновениями славы они обязаны литературному «вампиру», который, почти как Оскар Уайльд, впустил в свою жизнь джинна, а талант других людей – в свою работу.

Разумеется, Лепуатвен преувеличивал, утверждая, будто «создал» Бальзака. И все же его слова напоминают о том, что Лепуатвен стал одной из самых выдающихся «повивальных бабок» во французской литературе XIX в. Кроме того, признания Лепуатвена лишний раз подтверждают, что «Человеческая комедия» – не безупречный замысел, но результат мучительного и монотонного труда. Прежде чем Бальзак сам начал эксплуатировать себя, его эксплуатировал другой. Вот что мог припомнить ему Лепуатвен. Тем не менее определенная доля неловкости в их отношениях все же прослеживается. Так называемые юношеские романы Бальзака (если растянуть пределы того периода, который можно назвать «юностью») не стали литературными шедеврами. Если бы Оноре умер в двадцать восемь лет, почти никто не оплакивал бы потерю гения; его незабвенное имя фигурировало бы лишь в списках из многих фамилий. В лучшем случае автор диссертации назвал бы его «незаслуженно обойденным» и указал на несколько выдающихся абзацев или ловких подражаний Вальтеру Скотту. Сам Бальзак считал свои юношеские романы отдельным видом творчества: они для него незаконные дети, не слишком удачный результат неловких опытов. Роман «Последний шуан» (Le Dernier Chouan), который сам Бальзак называет своим «первым творением», вышел в свет восемью годами позже, в 1829 г. Литературоведы, конечно, утверждают, что способны различить проблески гения в самых бесперспективных начинаниях; к сожалению, такие проблески иногда прослеживались в романах, которые, как теперь точно установлено, написаны одним Лепуатвеном. И совсем другой вопрос – заслуживает ли сожаления тот период в жизни Бальзака, когда он сочинял непритязательные романы на потребу широкой публике. В конце концов, нет никаких причин полагать, что коммерческие критерии не помогли Бальзаку стать одним из самых популярных прозаиков в мире. Есть даже некая ирония в том, что законы рынка вызвали рождение нескольких романов, которые Маркс и Энгельс, вслед за Виктором Гюго, называли блестящим, хотя и непреднамеренным, обличением капитализма.