В. Лазарев - Поживши в ГУЛАГе. Сборник воспоминаний Страница 35

В феврале 1942 года трассу посетило высокое начальство, сам начальник ГУЛага — строитель Беломорканала Френкель — и приказал работающим на трассе выдавать по 100 граммов спирта и на закуску пироги, именуемые среди лагерников бамовским названием — бермановскими лаптями.

— Лучших работников представить мне списком на досрочное освобождение! — последовал приказ.

Были такие на нашей колонне: землекоп Завгородний, крепкий плечистый мужик, он выполнял четыре-пять норм в день. Был представлен начальнику ГУЛага и в тот же день освобожден, несмотря на каэровскую статью и 10 лет срока.

Начали уходить из лагеря бывшие военнослужащие. По освобождении отправлялись прямо на фронт. Стали приезжать с фронта вербовщики-офицеры, предлагая бытовикам добровольно пойти на фронт. И люди уходили с большой охотой.

На мои заявления в Прокуратуру СССР, Ворошилову и Калинину о желании добровольно идти на фронт ответа так и не поступило.

Уезжают заключенные-поляки, интернированные жители польских городов, кому мы в 1939 году протянули «братскую руку», в формируемую польскую армию генерала Андерса. На вышках лагеря появились бородатые пожилые архангелогородцы, призванные по мобилизации и заменившие молодых стрелков охраны, отправленных защищать Родину. Нередко я становился очевидцем таких картин: под колючую проволоку внутрилагерной зоны лезет лагерный фитиль подобрать окурки под вышкой, и вместо окрика «Стой! Стрелять буду!» слышишь прозаическое: «Паря, слышь, под проволоку не лазь! Начальник увидит — заругает!»

Стрелки, сопровождающие бригады, стали уж не те, что раньше. Большую часть своего времени они проводили не на вышках; бывало, сядет стрелок среди бригады и объявит общий перекур, да еще угостит бригадников самосадом из своего кисета.

— Вас скоро освободят, люди фронту нужны. Возможно, и нам придется под вашей командой служить, — бывало, говорили они.

Режим менялся прямо на глазах. Но были еще хранители традиций ужесточения внутрилагерного режима. Это Оперчекотдел и его сотрудники, вертухаи — надзирательский состав, ведающий лагерными сексотами.

Особенно отличались своим рвением Барчук, Бардаков и Третьяк. Последний на глазах охраны бригады и моих сорвал с головы заключенного Бобошина лагерную шапку и забросил ее в кусты, приказав поднять ее. Недалекий дебил Бобошин пошел за шапкой и был убит выстрелом в затылок, как при попытке к побегу. Этим «подвигом» Третьяк заслужил десятидневный отпуск.

На колоннах заводились лагерные «дела» по обвинению в пораженческих настроениях. «Дела» создавались стукачами, и результат был один: кому расстрел, кому новый срок.

Так был подведен под расстрел топограф Котласского участка Побежимов (впоследствии этот приговор ему заменили новым сроком). Встретил я его в Шангальском лазарете, психика его была подорвана. В 1943 году медкомиссия подвела его под 458-ю статью УПК, и его освободили. Некоторое время он работал в лагере, потом был отправлен на фронт. Но фронтовая медкомиссия признала его непригодным к военной службе, и его демобилизовали.

Лагерь пополняется свежими этапами. Однажды со спецэтапом поступили бывший начальник НКВД Сталинского района Москвы Иван Иванович Стуков (сын старого большевика, тоже работника НКВД), Митрофан Владимирович Иванов, кремлевский прораб по ремонту квартир, прокурор по надзору Мальбахов и прокурор Москвы Цвирко-Годыцкий, осужденные на 5-летний срок Особым совещанием войск МВД города Москвы за служебные упущения.

Стуков был сразу назначен начальником колонны на станции Подюга, Иванов стал прорабом штабной колонны, прокуроры Цвирко-Годыцкий и Мальбахов направлены на 9-ю колонну на станцию Илеза.

Прокурору Мальбахову очень не понравился произвол, царящий на колонне, и он начал воевать с охраной, творящей беззаконие. Был посажен в карцер, по выходе отказался работать, стал требовать прокурора. Начальник Оперчекотдела Сушко подвел его под трибунал. Получив довесок в 10 лет, Мальбахов ухитрился через вольных послать петицию в Москву. Шел уже 43-й год, менялась политика, и менялся режим. Из Москвы приезжает комиссия, ведет допросы лагерников и, забрав с собой Мальбахова, уезжает в Москву. Сушко получил перевод в Воркуту, но в пути следования был арестован, судим и, по слухам, расстрелян.

Стукова во второй половине 1943 года освобождают. Он мне поведал о том, что его ожидает заброска в партизанский отряд, действующий в глубоком немецком тылу. Глядя на растерянный вид Ивана Ивановича Стукова, было понятно его состояние — как говорится, из огня да в полымя.

Потеплело и отношение охраны к зэкам. Заметно начал смягчаться режим, и однажды охрана пригласила зэков на общее собрание.

Начальник политотдела охраны в своем докладе о международном положении обрисовал положение на фронтах Великой Отечественной войны и обратился к присутствующим с просьбой о пожертвовании денег в фонд обороны. И вольная обслуга, и зэки с энтузиазмом восприняли патриотический призыв. Почти у каждого зэка имелись деньги в так называемом фонде освобождения, и эти деньги были отданы стране.

Вся освобождающаяся молодежь, независимо от статей, отправляется на фронт, в штрафные роты — в армию Рокоссовского, который сам до 1940 года отбывал наказание в этих же северных краях и, как говорят, был завбаней на станции Ижма на железной дороге Котлас — Воркута.

Идет новый набор поляков во Вторую польскую армию полковника Берлинга. Подбирают все остатки от прошлого набора, принимают даже русских с польской фамилией.

С Воркутинского направления привезли князя Святополк-Мирского, оборванного лагерного фитиля. В срочном порядке был ему сшит из комсоставовского форменного синего сукна приличный костюм, и, когда он обрел нормальный вид, его передали членам польского консульства в Котласе.

Ушел на фронт и топограф со станции Подюга (участок Коноша — Вельск). Чтобы не оголять участок и не оставлять его без технадзора, распоряжением начальника лагеря мне вменили в обязанность вести на нем контроль работ. Таким образом, плечо обслуживания выросло до 160 километров, и я превратился в «кочевника».

На станции Усть-Шоноша, где начальником колонны и прорабом был зэк Лунев, я обратил внимание на станционные пути, расположенные на кривой радиусом 600 метров, — как бы сдавленные и лежащие волнообразно. Проверяю центры стрелочных переводов западной горловины и вижу: они в количестве восемнадцати штук уложены не на проектном положении. Доложил об этом Луневу и высказал свои соображения: все стрелки западной горловины требуют установки на проектные места. Необходимо смещать их центры от одного до полутора метров на запад. Лунев на дыбы: