Юрий Федосюк - Короткие встречи с великими Страница 35

Генрих Бёлль

Г. Бёлль

Из всех западногерманских писателей Генрих Бёлль пользовался (да и пользуется) у нас наибольшей популярностью[46].

Поэтому делегация советских писателей (директор Института мировой литературы И.И. Анисимов, украинский прозаик Михаил Стельмах и молдавский поэт Андрей Лупан), с которой осенью 1960 года я ездил по ФРГ, пожелала непременно встретиться с Бёллем.

Бёлль принял нас 29 ноября в своей обширной одноэтажной вилле в деревеньке Мюнгерсдорф около Кёльна. То была не летняя дача, а постоянное обиталище писателя.

Было сумрачно, свет не включали, и весь этот недолгий визит мне вспоминается в каком-то полумраке. Высокий, моложавый, с нервно-подвижным лицом, писатель принял нас весьма любезно. У него уже был гость – его друг, молодой литера туровед Рюле, который молча присутствовал на беседе. Фамилия Рюле нам тогда ничего не говорила, позднее выяснилось, что это весьма деятельный антисоветчик.

Бёлль, усадив нас на широкий диван, сразу же огорошил советских гостей:

– Весьма рад вашему визиту. Я как раз читаю книгу, которая всё глубже раскрывает передо мной вашу родину. Это мемуары Троцкого.

Мы сделали невольное глотательное движение и промолчали. А Бёлль как ни в чем ни бывало продолжал:

– Как тонко Троцкий чувствовал душу русского человека! И вообще – какой трогательно искренний, благородный и талантливый человек этот ваш Троцкий. Как увлекательно написал он свои воспоминания!

Наступившую паузу наконец нарушил глава делегации Анисимов:

– Троцкий не пользуется у нас уважением. Это политический банкрот. Народ его отверг.

– Вот это-то и знаменательно! – с живостью откликнулся хозяин. – Трагедия непонятого, честнейшего идеалиста. Недаром говорится, что несть пророка в своем отечестве. По книге видно, что это за чистейший человек.

Рюле молча улыбался.

Наконец удалось столкнуть Бёлля со скользкой темы. Он с жаром принялся рассказывать о своей недавней поездке в СССР, о встречах с советскими писателями, о том, как важно для взаимопонимания между обоими народами расширять и укреплять контакты. Недавно у него побывал журналист Лев Безыменский, он тоже об этом говорил. Бёлль всей душой за это, потому что страстно любит Россию, русского человека с его фанатизмом, широкой и неразгаданной душой.

С благоговейным трепетом Бёлль показал на висевшую у него на настенном ковре маленькую икону Богородицы – сувенир, привезённый из России.

Из всего слышанного стало ясно, что Бёлль любит не Советскую Россию, а Россию вообще, вне всяких исторических изменений, такой, как её изображали Толстой, Лесков и Достоевский. По некоторым деталям мне показалось, что Бёлль – религиозный, глубоко верующий человек.

Таков был наш визит к Бёллю. Мы вышли несколько обескураженными. Но мое общение с Бёллем имело вскоре печальное продолжение.

Через два года, в октябре 1962 года, Бёлль в очередной раз посетил СССР. Сразу же по приезде на него набросился корреспондент «Вечерней Москвы» Дранников и взял интервью. В публикации он исказил слова Бёлля, который предстал перед читателями чуть ли не как коммунист. Это вывело писателя из себя, он стал возмущаться и скандалить, грозил предать дело огласке. Всё это дошло до самого «верха», и Агентству печати «Новости» было предложено успокоить Бёлля, взяв у него новое интервью. Но не для АПН, а для профсоюзной газеты «Труд». Заранее были подготовлены и утверждены весьма невинные, нейтральные вопросы, отпечатанные затем на немецком языке.

Председатель АПН Бурков вызвал меня и предложил отправиться к Бёллю в качестве интервьюера. При этом я должен был ложно представиться как корреспондент газеты «Труд». Надо представить себе, как мало меня обрадовала подобная миссия.

3 октября я поехал в гостиницу «Пекин», где проживал Бёлль. Интервью, сообщил я ему, предназначается для завтрашнего номера газеты; передал ему листок с вопросами. Ссылаясь на усталость после поездки в Троице-Сергиеву лавру, Бёлль всячески хотел уклониться от беседы или отложить её на следующий день. Однако я был непреклонен.

Тут Бёлль заявил, что интервью Дранникова в «Вечерней Москве» настолько омрачило его пребывание в СССР, что он две ночи не спал. Я сказал, что мне и моим коллегам – московским журналистам известно, что Дранников исказил некоторые мысли Бёлля, о чём мы очень сожалеем. Тем более советскому читателю будет интересно и важно прочитать высказывания популярного писателя в неискаженном виде – с этой целью я и приехал.

Тут немецкий гость смягчился: в интервью он никак не хочет касаться инцидента с Дранниковым, пусть это дело будет предано забвению. Он надеется, что случай этот нетипичен, а публикация беседы со мной будет типичной для современной русской журналистики.

Затем Бёлль, волнуясь и тщательно подбирая слова, продиктовал мне ответы на поставленные вопросы. Я записывал.

Он спросил, нужна ли в интервью «политика», на что я сказал, чтобы он отвечал, как считает нужным; мы же полагаем, что провести грань между литературой и политикой невозможно.

То, что он мне диктовал, не содержало особой крамолы, но было совершенно неприемлемо для советской прессы. За туманными, расплывчатыми формулировками проступала главная идея: в отсутствии взаимопонимания между ФРГ и СССР повинны обе стороны. Прежде всего дело тут в различной политической терминологии. На вопрос, какая проблематика более всего волнует сейчас западногерманских писателей (ожидался ответ: вопросы войны и мира, сотрудничества между народами), Бёлль ответил: «Проблема согласования политической терминологии, разделяющей оба мира». Именно этот тезис он считал самым важным во всём интервью и настаивал на том, чтобы ответ этот не был ни исключён, ни сокращён.

Я пытался хотя бы скромными поправками спасти интервью, но Бёлль сражался за каждое слово. Так, он сказал что-то об интересе, который к нему проявила «московская публика», я пытался объяснить ему, что «московская публика» звучит несколько приниженно, и предлагал заменить это выражение на «советские читатели». Но Бёлль уперся, указав, что он выступал публично только в Москве. Мне же стало ясно, что он как огня боится термина «советский» как сугубо политического.

Уже прочитав запись – её помог мне сделать приставленный к Бёллю в качестве переводчика преподаватель ЛГУ Рожновский, – Бёлль вдруг решил согласовать ответы со своим спутником поэтом Рудольфом Хагельштанге. Тот по телефонному звонку сразу же явился в номер Бёлля. Началось совместное чтение, перечитывание и обсуждение записанного. Хагельштанге заново сформулировал ответ на третий вопрос – о приёме в СССР. Я с трудом удержался от замечания, что мне нужны ответы Бёлля, а не Хагельштанге.