Михаил Вострышев - Целиковская Страница 37

— В замечательно необычном.

Она отличалась от всех на пляже не только изумительной красотой, но и тем, что была единственным человеком на морском берегу, который работал, когда другие отдыхали. Тут подошел Федор Абрамов.

— О! Зинаида Славина! — обрадовался он. — Какой, какой неповторимый день!

— Она будет играть вашу героиню Пелагею, — заметил подошедший вместе с Абрамовым Любимов.

— Слишком молода! Не пойдет! — воспротивился Абрамов.

— Вы не знаете ее в проявлениях, — с таинственной интонацией заступилась за меня Людмила Васильевна.

Она стала моей защитницей, добрым другом, наставником, помогавшим лучше постичь театральное искусство. Она заходила ко мне перед спектаклем, поправляла грим, прическу. В спектакле "Что делать?", например, я играла Веру Павловну и украсила себе голову беленькими пластмассовыми блестками.

— Это дешевка, Зинаида, — упрекнула меня Людмила Васильевна, — и совсем не подходит к образу Веры Павловны. Убери, пожалуйста.

Я сделала, как она велела.

— Спасибо, что ты прислушалась к совету.

Подобных советов она давала множество и всегда как бы

невзначай. Я дорожила мнением этой царственной женщины, законодательницы мод своего времени.

Она никогда не кичилась своим умом и прозорливостью, снисходительно относилась к ошибкам людей, и чувствовалось в этом что-то царское. Все вокруг побаивались, как она отнесется к их поступкам и словам. Я тоже постоянно трусила, ожидая ее оценки моей игры на сцене.

— Успокойся, деточка, — подбадривала Людмила Васильевна, — работаешь хорошо. А вот здесь нужно сделать по-другому…

Часто я приходила смотреть на нее в Вахтанговский театр. Помню, она играла Аглаю в инсценировке по роману Достоевского "Идиот".

— Ну как? — спросила Людмила Васильевна после спектакля.

— Очень красивая женщина! Замечаний нет, — призналась я.

— Ну, ты мне льстишь.

— Нет, это правда. И я бы не смогла так сыграть и завидую вам.

Людмила Васильевна часто звонила мне, интересовалась событиями в нашем театре. Помню, когда она написала сценарий пушкинского спектакля "Товарищ, верь!..", то сообщила, что я буду играть Гончарову. Я испугалась оказаться на сцене в роли одной из трех исполнительниц жены Пушкина.

— Тебя пугает, что будут три актрисы играть Гончарову?

— Да, я не могу привыкнуть, что Гончарова, как человек, будет поделена на троих, и, наверное, сойду с дистанции.

— Очень зря. Ты бы играла ее Душу, а не Красоту.

Она, конечно, меня уговорила. Потом посоветовала мне присмотреться к роли королевы в "Гамлете".

Я воспринимала Целиковскую как старшую сестру, как умудренную опытом замечательную актрису. Она была неуемная, неудержимая, неожиданная. Иногда Людмила Васильевна резко и честно высказывала свое мнение, и люди обижались. Но мне не приходилось слышать от нее дерзких слов, и я всегда соглашалась с ее советами.

Ее смерть была для меня совершенно неожиданной, я настолько оказалась выбитой из колеи, что даже не присутствовала на похоронах. Она осталась в моей памяти вечно живой, яркой, цветущей. Вспоминаю эту бесподобную женщину, как сказку, как добрую фею. Она явилась светлым знамением в моей судьбе. Я не знаю равных ей по красоте, по щедрости души, по радостному восприятию мира. Она умела быть непредсказуемой, ни на кого непохожей, открыто говорила о том, что ей не нравилось, и кое-кто подолгу не прощал ей этого.

Даже Юрия Петровича, перед которым все трепетали, она не боялась. В то время он для нас был кумиром, никто и слова против него не смел сказать, а она разговаривала с ним на равных, чем часто приводила его в недоумение.

Однажды она на каком-то обсуждении до того рассердилась на слова Любимова, что громко заявила:

— Юра, ты дурак.

Мы затихли, испугались.

— Ну, по-моему, это громко сказано, — поглядев на нас, решила разрядить обстановку Людмила Васильевна. — Юра, ты гений.

Я видела ее по отношению к Юрию Петровичу и другой, смиренной. Я не могла понять, что происходит. Но так распорядилось время, она наконец приняла его как личность и талантливого режиссера.

Мне кажется, что Юрий Петрович ее побаивался, побаивался ее независимых суждений, ее ума и прямолинейности.

— Нет, Юра, — говорила она, — это не пойдет, нужно по-другому.

Всегда, когда Людмила Васильевна приходила в наш театр, Юрий Петрович был взвинчен и его нервное состояние передавалось нам.

Любимов и Целиковская — непримиримые любовники, они перегорели от сильной любви друг к другу. Но напоследок она его больше любила, чем вначале, становилась все тише и тише, как Катерина в "Укрощении строптивой". А он до конца оставался Петруччо. Все завидовали их большой любви. Но финал оказался плачевным.

— Нужно уметь быть терпимой, Зина, к неожиданным уколам жизни, — говорила Людмила Васильевна. — Нужно уметь перестраиваться, уметь замечать свой возраст. Терпение, терпение и терпение. И еще нужно уметь радоваться даже малому. Наша профессия жестокая, но всякий раз надо радоваться, что ты опять выходишь на сцену.

Людмила Васильевна сыграла немалую роль и в том, что наш театр получил помещение на Таганке. В каждом спектакле первых десяти лет нашего существования есть немалая доля труда и таланта Целиковской. Если бы не она, может быть, и Театр на Таганке никогда бы не появился.

Расцвет театра на Таганке

Около двадцати лет прожили вместе Людмила Целиковская и Юрий Любимов. Для нее это было последнее замужество, он же в 1978 году женился вновь, но теперь выбрал не ровесницу, а женщину на тридцать лет младше себя.

Два десятилетия, прожитые вместе этими двумя талантливыми людьми, — это годы новых творческих открытий, годы становления и расцвета Театра на Таганке, который создавался не только на сцене, но и в квартире Целиковской, где почти ежедневно собирались писатели, режиссеры, актеры, ученые и под шампанское и пироги Люсиной мамы создавали неповторимый репертуар.

Обычно в конце шестидесятых и в семидесятых годах интеллигенция замыкалась в небольших кружках друзей, собиравшихся как для обсуждения литературных новинок и театральных премьер, так и дебатов по политическим вопросам. Кто побогаче, рассаживались в гостиной с коньяком и фруктами, кто победнее — на кухне с портвейном и вареной колбасой. Но разговор везде крутился вокруг излюбленной темы: куда катится Советский Союз?

Рассказывали политические анекдоты, обсуждали последние публикации журнала "Новый мир", обменивались запрещенными в СССР книгами, тайком привезенными из-за границы.