Жан Жюль-Верн - Жюль Верн Страница 38

Но, по-видимому, самые близкие дружеские отношения были у издателя с Жорж Санд. Их переписка свидетельствует о взаимной, полной доверия симпатии, которую они хранили всю жизнь. Он был для нее компетентным советчиком и защищал ее интересы вплоть до того, что наблюдал за репетициями ее пьес.

Этцель, подобно статуе Януса, имел два лика: один — обращенный к прошлому, другой — к будущему. Пропитанный классической литературой, он с жадным интересом относился и к новым формам выражения, благодаря чему в нем выработалось то тонкое чутье, которое помогало открывать и поддерживать новые литературные дарования, часто с материальным ущербом для себя[48].

За обликом издателя вырисовывался облик литературного критика. Трудно было отделить издателя Этцеля от писателя Сталя. Благодаря столь счастливому сочетанию он мог с полным основанием вмешиваться в работу своих авторов. На этцелевской выставке в Национальной библиотеке можно было видеть целую страницу Бальзака, перечеркнутую и заново переписанную Сталем! Санд с закрытыми глазами принимала критику своего издателя и с готовностью переделывала текст так, как он считал нужным. Талант Сталя допускал такого рода полезное сотрудничество.

Этот человек 48-го года, мечтавший о благородной и великодушной Республике, привлекал к себе людей, разделявших такие же убеждения, так что круг его друзей политически имел республиканскую окраску, то есть революционную в том смысле, что состоял он преимущественно из людей, находившихся в оппозиции ко Второй империи. После падения Наполеона III он сохранил эти левые тенденции, хотя не сочувствовал крайностям Коммуны, ставившим Республику под удар[49].

Жюль Верн, новый человек в кругу Этцеля, но разделявший его убеждения, отлично чувствовал себя среди этих людей, открытых всем новым веяниям, но в то же время уравновешенных, для которых понятие Республики неотделимо было от представления о порядке. Это сочетание мудрости и смелости не могло ему не нравиться. Среди друзей Этцеля были писатели и ученые. Силою обстоятельств он оказался в дружеской связи с Жаном Масе, которому поручена была должность главного редактора «Журнала воспитания и развлечения». Он познакомился с Сент-Клер-Девиллем[50], математиком Бертраном[51], Эрнестом Легуве[52] и, по всей вероятности, с Жорж Санд. Он несколько раз встречался с Этьеном Араго[53], братом Жака, умершего в 1855 году…

Для авторов, связанных с издательством, Этцель-Сталь был покровителем, мэтром, а порой и школьным учителем. Он не отказывался от этой роли по отношению к дебютанту и продолжал выступать в ней даже тогда, когда тот мог уже расправить крылья. Его замечания, его мнение, советы, критика всегда охотно принимались.

Утверждение, что Этцель как духовный отец заменил Жюлю Верну отца по крови, было бы верным лишь частично. Этцель действительно стал его отцом по духу, но отнюдь не вытеснив при этом образ родного отца, а, так сказать, переняв от него эстафету[54]. Между 1863 и 1870 годами влияние стареющего Пьера все время уменьшалось, в то время как влияние Этцеля усиливалось и благодаря дружбе между ним и Жюлем, и благодаря его авторитету литературного критика. В 1871 году Пьер скончался. Этцель заменил его в роли советчика и друга. Оба писателя не только питали друг к другу взаимное уважение и величайшую привязанность, но каждый из них высоко ценил творчество другого. Произведения Сталя походили на него самого: в них было изящество, элегантность стиля и трогательная чувствительность. Писателя-романтика восхищало в его «Вернишоне»[55] искусство повествования, познания, умение четко и убедительно очерчивать свои персонажи — иначе говоря, его изумительное воображение, поставленное на службу научному складу ума, однако он сожалел, что Жюль Верн слишком редко взывает к умиленной чувствительности.

Когда у Жюля Верна появлялась какая-нибудь идея, автор делился ею с издателем, и они вместе обсуждали ее. Затем Жюль Верн начинал работать над рукописью, которую и сдавал Этцелю.

Почерк его, тщательно выведенный, был, однако, исключительно мелким, из-за этого читать его было крайне трудно, так что очень скоро дело доходило до гранок. Писатель правил их и возвращал Этцелю, который по ним и делал свои замечания. Происходило новое обсуждение, опять появлялись гранки, учитывавшие все исправления, и вновь правились автором и издателем. Так, первая часть «Путешествия к Северному полюсу» была передана Этцелю в первых числах июля 1863 года, 4 сентября, уже работая над второй частью, Жюль Верн торопился прочесть эту первую часть в гранках и узнать мнение Этцеля о ее конце. 10 сентября 1863 года он еще предлагает для этой первой части название «Приключение капитана Гаттераса», а в качестве подзаголовка — «Англичане на Северном полюсе»; 16-го же, соглашаясь с одним замечанием издателя, он уточняет, что Гаттерас у него будет «дерзновенным и не столь уж неудачливым», однако отказывается включить в экипаж судна француза: ему нужны одни англичане. От гранок к гранкам, от гранок до корректурного оттиска — первая часть «Капитана Гаттераса» появилась в первом номере «Журнала воспитания», вышедшем 20 марта 1864 года. Вторая часть прошла те же этапы.

Жюль Верн, в общем, очень доволен, что Этцелю правится «безумие и конец Гаттераса» — в них, по его мнению, заключается нравственный смысл произведения. Известно, что, хотя писатель заявлял, что не желает «приспосабливать факты», он тем не менее сумел примирить точку зрения издателя со своей собственной.

Меняя свое местожительство — сперва улица Сен-Мартен, затем бульвар Монмартр, перекресток Круа-Руж, пассаж Сонье, бульвар Мажента, — супруги Верн устроились наконец вполне комфортабельно в 1863 году в Отёйе, на улице Ла-Фонтен, 39. Жюль Верн принимал там многочисленных друзей — Шарля Валлю, Делиу, Филиппа Жиля, Лео Делиба, Виктора Масе, Иньяра и других. Для летних каникул избран был Кротуа в надежде, что жизнь у моря принесет пользу обеим дочкам Онорины и маленькому Мишелю. Писатель останется верен Кротуа, будет ездить туда много лет подряд, и место это станет его постоянной обителью.

Начав писать «Детей капитана Гранта», он уверяет Этцеля, что должен «обрести относительное спокойствие после драматической развязки первого тома, но это долго не продлится». «Что касается стилистических погрешностей, — продолжает он, — я их признаю, и они довольно грубые, но уже исправлены в гранках, которые я сейчас читаю». «Теперь о самом важном, — пишет он дальше, — я очень неловок, когда приходится говорить о любовных чувствах. Я даже просто боюсь писать это слово «любовь». Я прекрасно сознаю свою неуклюжесть и всячески изворачиваюсь, ничего не достигая. А потому, стремясь обойти эту трудность, намерен быть немногословным. Вы просите меня бросить мимоходом хоть одно слово от сердца! Всего-навсего! Только это самое слово у меня не получается, а не то оно давно уже стояло бы там, где следует!»