Артур Сагадеев - Ибн-Сина (Авиценна) Страница 41

Но вернемся к исходному пункту рассуждений Абу-Али, к их побудительным мотивам. Удалось ли ему подвести под естествознание прочный философский фундамент? Чтобы ответить на этот вопрос, вспомним логическое учение Абу-Али и спросим себя: логическую или онтологическую модальность имел в виду наш философ, характеризуя данный нам в опыте, эмпирический мир как бытийно-возможное-само-по-себе? Ответ может быть только один: логическую. И чисто логическим же путем им доказывается, что этот мир, рассматриваемый в его вневременной целокупности, сведенный в метафизическую точку, есть необходимо-сущее. Но ведь естествоиспытатель имеет дело не с логической, а с онтологической модальностью, исследуя то, что Аристотель называл «эмпирией», т. е. единичные чувственно воспринимаемые предметы и связи между ними; ему приходится отвечать не только на вопросы «есть ли?», «что?», «какой?», «почему?», которые Ибн-Сина считал единственно достойными философа, ищущего знания, одинаково истинного по отношению ко всем временам и обстоятельствам (и отвечает на них естествоиспытатель совершенно иначе, чем метафизик), но и на вопросы «сколько?», «как?», «когда?», «где?», которые, по убеждению Абу-Али, обладают лишь преходящей познавательной ценностью. Чисто дедуктивный, рационалистический метод исследования сущего в метафизике, продиктованный самим предметом этого исследования, а именно абстрактным сущим как таковым, имеет лишь кажущееся отношение к предмету исследования в естествознании, основанном на опыте и наблюдении: сущее, исследуемое Ибн-Синой как естествоиспытателем, и сущее, исследуемое им как метафизиком, фактически находятся в разных, не соприкасающихся друг с другом плоскостях. Но сама попытка установления связи между тем и другим, стремление дать философское обоснование опытному знанию были знаменательными и плодотворными.

Иллюзорный характер связи метафизики с физикой сопряжен здесь с логической ошибкой, рассмотренной применительно ко всем подобного рода рассуждениям Кантом в трансцендентальной диалектике, а именно с учетверением термина, поскольку возможно-сущее понимается Ибн-Синой в одном случае как реально данный нам в нашем опыте физический мир, в другом — как его метафизическая абстракция и логическая категория. Эта ошибка не осталась незамеченной критиками Ибн-Сины «справа» и «слева» — аль-Газали и Ибн-Рушдом. Как же мог не заметить ее Абу-Али, который в науке логики был подлинным корифеем? Вполне вероятно, что об этой ошибке он знал и что, следовательно, допущена она была им вполне умышленно. Ведь и сам его критик Ибн-Рушд, обосновывая тезис о допустимости толкования Корана только философами, но отнюдь не теологами, т. е. тезис о превосходстве науки над религией, нарушал элементарные правила логики, поскольку при доказательстве этого тезиса он исходил из соответствующим образом интерпретируемых стихов Священного писания, имея в виду, что именно его, как философа, толкование является единственно адекватным.

Ради ограждения науки от посягательств теологии арабо-мусульманские философы считали допустимым использование и методов рассуждения, принятых в богословии, в том числе софистических. Не следует при этом забывать, что учение о бытийно-необходимом-самом-по-себе, а значит, и все рассуждения Абу-Али, относящиеся к делению сущего на возможное и необходимое, опосредствуют переход от первой части метафизики, снабжающей принципами естественнонаучные дисциплины, ко второй— к «божественной науке».

Божественная наука

Философия Ибн-Сины обычно ассоциируется с этой, завершающей частью его метафизики, которая на первый взгляд очень проста и понятна (вспомним служебно-нормативную роль ее содержания в учении аль-Фараби об «образцовом городе»), а на самом деле требует от своего интерпретатора большой осторожности и вдумчивости. Задача божественной науки заключается в том, чтобы в простых и понятных символах выразить мысли, которые, с одной стороны, соответствовали бы догмам монотеистической религии, относящимся к богу и творению им мира, а с другой — не противоречили бы философскому мировоззрению, но, напротив, помогали бы приобщаться к нему тех, кто способен проникнуть в сокровенный смысл этих символов, разрешая возникающие при их концептуальном толковании противоречия.

Творцом мира здесь, естественно, выступает бытийно-необходимое-само-по-себе. Коль скоро последнее у Ибн-Сины наделяется лишь соотносительными и негативными атрибутами, оно, казалось бы, превращается в лишенную всякого аффирмативного содержания, апофатическую первопричину, напоминающую бога скорее деистов, чем пантеистов. Но это пантеистический бог, так как оба упомянутых атрибута имеют аффирмативное содержание. Вот что пишет Гегель об атрибуте бога, выражающем его отношение к миру: «Лишь согласно внешнему, чувственному представлению, нечто существует и существует для себя, так что от нечто отлично его отношение к другому, его свойства, но именно последние и составляют его собственную природу. Способ отношения человека к Другим — это и есть его природа. Кислота есть не что иное, как определенный способ ее отношения к основанию, это и есть природа самой кислоты; познавая отношение какого-либо предмета, тем самым познают природу самого предмета» (44, 2, 92—93). По поводу же негативных атрибутов немецкий философ говорит следующее: если на языке незнания того что есть бог, «определения, которые мы будто бы все равно можем еще назвать, ограничиваются определениями негативными, для каковой цели особо служит слово „бесконечное“, будь то бесконечное вообще или так называемые свойства, распространяемые в бесконечность, тогда мы получаем то самое неопределенное бытие — абстрактное понятие, например абстрактное понятие величайшего, бесконечного существа, каковое явно остается продуктом нашей абстракции, такого нашего мышления, которое рассудочно, — и только» (там же, 367–368); но если такие определения рассматривать диалектически, то оказывается, что в них содержится утверждение и что приписывание богу бесконечности — «это аффирмация снимающей самое себя конечности, отрицание отрицания, [хотя и] опосредствованное, но опосредствованное только через снятие опосредствования» (там же, 420).

Негативные атрибуты бытийно-необходимого обозначают то, что оно пребывает вне мира, т. е. вне данного нам в нашем конечном опыте сущего, а соотносительные — то, что оно и не внеположено миру. В «Трактате о Хайе» эта диалектика первосущего выражена словами: «Красота его — как бы завеса красоты его; обнаруживая себя, он как бы прячется, проявляя себя — как бы скрывается. Так и с солнцем: чуть задернется дымкой — и уж видно отчетливо, а коль вовсю засияет — недоступно для взора. Ибо свет его — завеса света его» (наст. изд., с. 233). Эти атрибуты согласуются и с абсолютной простотой бытийно-необходимого, и со строгим монотеизмом ислама.