Тамара Катаева - Отмена рабства: Анти-Ахматова-2 Страница 43

Почему Александр Родченко не фотографировал Анну Ахматову? Почему бы ей не повернуться к нему классическим профилем, не посмотреть скорбным взглядом, не лечь на живот, выгнувшись сфинксом? И она оценивала бы потом его творчество по высоте холки и вместо ластика использовала бы фотошоп.

На стене у Л. Я. Гинзбург в окантовке профиль Анны Андреевны, рисунок Тышлера, на котором горбинка носа стерта и исправлена мягкой и неуверенной линией другого карандаша. «Да… Это Анна Андреевна исправила. Они были вместе в эвакуации в Ташкенте, и Тышлер там ее рисовал. Он сделал, кажется, четырнадцать рисунков, один она подарила мне. Она считала, что нос он нарисовал неверно, и исправила».

Рост, посадка головы, походка и это рубище. Ее нельзя не заметить. На нее на улице оборачиваются.

Дамы на семейном портрете Сергея Городецкого — жена, племянница, дочка. Друг семьи Анна Ахматова — такая же львица, так же напудрена, так же нарумянена, так же по моде взбиты волосы с подсиненной сединой. А острый подбородок в ямочках, а голая полная рука с сигаретой в тонких пальцах! Сколько таких выхоленно стареющих прелестниц сиживало по эвакуационным салонам!

Сестры Данько — создательницы ее скульптурного портрета — фарфоровой статуэтки, доброго и податливого реального воплощения ее тщеславных фантазий, — обе погибли в ленинградскую блокаду. В марте 1942 года их, полумертвых, эвакуировали из Ленинграда на Урал. Елена скончалась во время пути, в эшелоне, Наталья — вскоре после приезда в Ирбит. (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 82.) Это и для них, стало быть, эпически воспевала Ахматова свою знаменитую эвакуацию спецрейсом: Все вы мной любоваться могли бы,/ Когда в брюхе летучей рыбы/ Я от лютой погони спасалась…

Во всех моральное разложение. В некоторых — и физическое. Потерявшая в блокаду детей и мужа, пережившая выкидыш от побоев в НКВД Ольга Берггольц стала алкоголичкой. Сломанные — пусть реальными — трагедиями люди кажутся Ахматовой не такими олимпическими, как она, унижающими своим видом человеческое высокое достоинство. А тут еще эта Берггольц отказалась лететь вместе, парой, в брюхе летучей рыбы, осталась в этом Ленинграде. Работать! Хотела упрекнуть, что ли? Но никто этого, разумеется, не заметил. Кто будет обращать внимание на пьяную дрожащую сумасшедшую?

Друг Пунина, автор одних из самых декоративных, черно-белых, сочных, сделанных в технике ламповой копоти — очень нарядной — портретов Анны Ахматовой, Н. А. Тырса умер в 1942 году от последствий голода по дороге в эвакуацию. (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 98.)

Умерла Нина Иосифовна Коган (художница, ученица Малевича, автор нескольких портретов Ахматовой) в 1942 году. Она не пережила ленинградской блокады… (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 106.)

Т. Н. Глебова: Известно, что Ахматовой второй портрет не понравился. В 1960-е гг. Татьяна Казанская записала: «Анна Андреевна <…> хотела выкупить этот портрет в красном с тем, чтобы его уничтожить». (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 112.) Так что Тышлер должен бы был свечку поставить, что его-то портретик всего лишь подправили.

Денег хватало и для таких забав — это к счетам с сыном.

Портрет Глебовой, конечно, некрасив — нос откровенно перекошен, на подбородке глубокие экземные пятна, глазки маловаты, редка челка. Но — и только некрасив. В этой работе Глебова оставалась верной своему учителю — Павлу Филонову, создавая образ «архаично-примитивный» и используя «цветовой вывод, то есть напряжение всей картины через внезапное появление нового цвета». (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 112.)

Портрет Сарьяна был просто ужасен. «Самый ненужный и плохой портрет — это портрет Сарьяна — он вульгарен по ощущению с руками, которыми нужно чистить картошку, но никак не писать стихи. Анне Андреевне он тоже не нравится. Его нет среди ее фотографий. <…>, — писала Любимова. По словам Харджиева, о сарьяновском портрете Ахматова не любила вспоминать. «Не нравился ей <…> портрет работы М. Сарьяна (масло), превратившего ее в этнографическую «обитательницу горного аула». (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 136.)

Но Сарьяну предложить выкупить его, чтобы уничтожить, она, конечно, не посмела бы. Сарьян с 1947 года был академиком, с 1960-го — народным художником СССР.

Не этим ли портретом, однако, вдохновился Владимир Сорокин?

Разделись подруги-колхозницы догола,Возлегли рядом с товарищем Ахматом.Ай-бай!Всю ночь пахал их товарищ Ахмат:Гаптиеву три раза,Газманову три раза,Хабибуллину три раза.Ай-бай!Утром, как солнце взошло,Встали подруги, оделись, самовар раздули,Напоили чаем товарища Ахмата,Брынзой накормили товарища Ахмата,В путь снарядили товарища Ахмата,На коня посадили товарища Ахмата.Поехал по степи товарищ Ахмат,По широкой степи товарищ Ахмат,В город Туймазы товарищ Ахмат,На большие дела товарищ Ахмат.Ай-бай!

Тогда я спросил у Анны Андреевны, могу ли я порисовать еще полчаса. «Валяйте», — сказала она. <…> Когда я туда приехал, оказалось, что Анна Андреевна заболела. Она была в постели, но попросила меня зайти к ней. «А вы рисуйте, — сказала она, не прокиснет».

Позировала А.А. великолепно. Она обернула вокруг шеи шаль, чтобы несколько скрыть свою полноту.

Иосиф Бродский рисовал свой портрет Ахматовой по памяти, в вагоне электрички, ему никто не позировал, она на его портрете толще, чем у кого бы то ни было. Нет не только шали, но и волос, только абрис головы сбоку, с мелкого рисунка выпуклостями на месте носа и сжатых губ. Глаза — закрыты. Щелки. Этот портрет — самый выразительный из всех ахматовских. Иосиф Бродский изобразил то, что хотел бы видеть, смотря на нее. Она старалась корреспондировать — но иногда все-таки показывалось ВСЕ и ему. Но он предпочитал не глядеть — на его карикатурном по приемам и щедром, верноподданническом, конспирологическом по сути рисунке она выглядит так, что и Данте не смог бы предъявить более величественного зрелища...являет собой поразительную адекватность не просто ее облику, но тому ее состоянию, свидетелями которого были лишь немногие «допущенные», в том числе сам Бродский. В профильном портрете схвачен тот момент, когда она будто «выпала» из среды общения, разговоров в пространство молчания, — погруженная в себя, в только ею слышимый приближающийся гул… (Анна Ахматова в портретах современников. Стр. 168.) Губы сжаты, чтобы не метнуть свиньям ни бисеринки, нос не собирается демонстрировать своей исключительной породистости, глаза знают, что внутри этого черепа они увидят более, чем им может предоставить внешнее. До волос ли тут!