Джованни Казанова - История Жака Казановы де Сейнгальт. Том 8 Страница 45

Запечатав все мои письма, я замаскировался и отправился на бал, не беря с собой ничего, что могло бы позволить меня узнать. Я взял с собой часы и две табакерки, которых никто у меня не видел, и сменил даже свои кошельки, в которых носил деньги. Я отправился и сел к банку Каркано и, чтобы оставаться неузнанным, играл совершенно другим манером. В одном кошельке у меня было сто испанских квадруплей, что составляет семьсот цехинов, а в другом триста венецианских цехинов. Это было золото, полученное мной от Греппи. Я начал с того, что выложил перед собой сотню квадруплей.

Менее чем в час я потерял все мое золото. Я поднялся, и все, полагая, что я собираюсь уйти, расступились, давая мне дорогу, когда я достал из кармана кошелек, где у меня были триста венецианских цехинов. Не желая больше садиться, я положил сотню на карту, которую получил второй, с пароли, и это была семерка, и она выиграла, и банкёр, с очень довольным видом, вернул мне все мои сто дублонов да охо. Затем я снова сел рядом с ним, снова начал играть, и Каркано казался этим очень доволен. Он меня изучал. У меня была табакерка, которую дал мне Кёльнский Выборщик, в которой был портрет в медальоне. Банкёр жестом попросил у меня позволения взять понюшку табаку, и все, окружающие банк, рассмотрели портрет. Я слышу голос женщины, говорящей:

— Это покойный Кёльнский Выборщик, в облачении Великого магистра тевтонского ордена.

Мне возвращают мою табакерку. Я играю новым методом. Одна карта на пятьдесят цехинов пароли, и пэ пароли. За час до рассвета банк лопнул. Каркано мне вежливо сказал, что если я хочу оставить там все это золото, он его пересчитает и даст мне вексель на предъявителя, по которому кассир выдаст мне всю сумму, и я согласился с ним, добавив туда мои сто квадруплей. Подвели баланс. Взвесили золото и нашли добрых тридцать четыре фунта, что составило две тысячи восемьсот пятьдесят шесть цехинов. Каркано подписал вексель, и я медленным шагом отправился на бал.

Барбаро, который, обладая талантом всех венецианцев, меня узнал, подошел и сделал мне комплимент; но, видя, что я не отвечаю, меня покинул. Женщина в маске, в восточном колпаке, покрытом прекрасными бриллиантами, с богатым поясом под грудью, подчеркивающим ее красоту, сказала мне фальцетом, что хочет танцевать со мной контрданс. Я согласился. Она сняла перчатки, я увидел алебастровые руки и ощутил их нежность. Я напрасно пытался догадаться, кто это. После контрданса, который заставил меня вспотеть, она сказала, что я могу пойти привести себя в порядок в ее ложе; я прошел туда и, видя банкира Греппи, уверился, что танцевал с Терезой, которая, сняв маску, поздравила меня с победой. Она сказала, что если бы не увидела мою табакерку, она бы меня не узнала, но разоблачила меня только пред другом, который здесь находится. Несмотря на это, она заверила, что меня узнали и другие. Я отдал г-ну Греппи вексель на предъявителя, и он сразу выдал мне квитанцию. Она пригласила его ужинать вместе со мной у нее на завтра, сказав, что нас будет четверо; Греппи заинтересовался этим четвертым, но я-нет. Я был уверен, что встречу там моего дорогого Цезарино.

Я снова спустился на бал, где две женские маски атаковали меня справа и слева, сказав фальцетом, что мессер Гранде ожидает меня снаружи. Они спросили у меня табаку; я дал им из своей табакерки, в которой под секретным замком была скандальная миниатюра. Я имел наглость ее им открыть, и одна из них, рассмотрев ее, вернула мне табакерку, сказав, что из-за моего бесстыдства я никогда не узнаю, кто они; после этих слов они меня оставили. Раздосадованный тем, что им не понравился, я последовал за ними и, увидев Барбаро, который всех знал, указал ему на них, и он сказал, что это юные маркизы К. и Ф. Я обрадовался и пообещал ему пойти к ним послезавтра. Он сказал мне, что весь бал меня знает, и что банк продолжается, так что я должен оставить свои предосторожности.

К концу бала человек в маске венецианского гондольера был атакован очень милой маской — баутой, в черном плаще, совершенно по-венециански. Она бросила вызов гондольеру, заявив, что если он венецианец, пусть станцует с ней фурлану. Гондольер согласился, заказали оркестру фурлану, но гондольер, который, очевидно, был миланец, был ошикан. Красивая маска, наоборот, танцевала превосходно. Этот танец относился к числу моих страстишек, я пригласил незнакомку станцевать со мной, и весь кружок нам зааплодировал; мы станцевали во второй раз, и на этом бы дело кончилось, если бы молодая девушка в маске на лице, одетая пастушкой, хорошенькая как сердечко, не пригласила меня станцевать с ней в третий раз. Она танцевала превосходно. Она проделала трижды, с двойным повтором, большой круг, скользя настолько хорошо, что, казалось, не касалась земли. Она заставила меня запыхаться. Она сказала мне на ухо мое имя, я спросил у нее ее, и она ответила, что я узнаю его, если приду повидать ее в «Три Короля» в такой-то комнате.

— Вы одни?

— Я с моими отцом и матерью, вашими старыми друзьями.

— Вы увидите меня в понедельник.

Сколько приключений! Наконец, не имея больше дел, я отправился домой, но мне дали поспать только три часа. Меня разбудили и заставили торопиться. Графиня, граф и маркиз, вполне готовые к свадьбе Зенобии, сказали мне, что нехорошо заставлять ждать новобрачных. Они все трое поздравили меня с лихостью, с которой я переиграл фортуну. Я сказал маркизу, что это его деньги принесли мне счастье; я не мог более скрываться. Он мне сказал, что знает, куда пошли его деньги.

Эта нескромность графини или графа меня удивила, так как она казалась мне противной первым правилам интриг такого сорта. Маркиз сказал, что Каркано не знал способа открыть мою табакерку, и что он ждет нас на обед.

— Он хочет, — сказал он мне, — проиграть с вами все свои деньги.

— Скажите ему, что у меня такое же желание.

Мы все отправились в «Яблочный казен», где нашли восемнадцать-двадцать буржуа, которые нас ожидали, и новобрачных, которые изощрялись в комплиментах. Мы не затруднились взять на себя всю эту компанию, которая с нашим прибытием пришла в замешательство. Мы сели за стол. Молодую усадили между мужем и мной. Нас было двадцать четыре, и я увидел очень хорошеньких цыпочек, но был слишком занят. Этот обед, который длился три часа, был столь изобилен, и иностранные вина столь изысканны, что я почувствовал уверенность, что двадцати четырех цехинов не должно было хватить на оплату расходов. Нас заставили посмеяться тосты. Каждый свыдавал во вновь сочиненных по случаю стихах редкостные поздравления, и каждый считал своим долгом спеть. Мы смеялись, но мы также заставили их смеяться нашим экспромтам и нашим песням, в которых мы неплохо подпускали разных глупостей, которые ни в чем не уступали всем тем, что выходили из уст этих добрых людей.