Петр Быков - Д. Н. Мамин-Сибиряк

Петр Быков

Д. Н. Мамин-Сибиряк

Угрюмый, мощный и полный дикой красоты Урал. В самом центре его гор, ярко-зеленых летом и кажущихся меловыми от снегов зимою, в Верхотурском уезде Пермской губернии стоит большой завод, «основанный для дела железа и латунной меди» знаменитыми русскими богачами Демидовыми. Широко раскинулся он у впадения реки Шайтанки в правый приток реки Чусовой, Межевую Утку, и близ впадения в последнюю небольшой речки Висим. По рекам этим и носит он название Висимо-Шайтанского завода, занимающего юго-западную часть Нижне-Тагильского горного округа. Здесь у местного заводского священника, отца Наркиса Мамина, 25 октября 1852 года и родился, второй по счету, сын Дмитрий, которому суждено было впоследствии сделаться вдохновенным певцом Урала, замечательным бытописателем, и по силе своего художественного таланта занять почетное место в нацией изящной словесности на ряду с Антоном Чеховым, Вл. Г. Короленко, И. Н. Потапенко. Биография писателя, от первых проблесков его сознания, во всех отношениях интересна и поучительна, и потому не мешает остановиться на тех годах его жизни, когда ему «были новы все впечатленья бытия», на дошкольном его периоде, на домашней обстановке, семейных отношениях, на всем том, из чего мало-помалу складывается характер ребенка, что влияет на развитие его наклонностей, на его умственный рост.

В семье Маминых веяло скромностью, и воздух был, так сказать, насыщен трудолюбием, работой. «Приход у отца, – рассказывает в своих воспоминаниях Дмитрий Нарисисовиич, – был маленький, и соответственно с этим были малы доходы. Деревенские приходы, конечно, были лучше, особенно в благословенном Зауралье, но отец ни за что не хотел туда идти, потому что там священники ходят по приходу с „ручкой“, собирая „петровское“, „осеннее“ и „ругу“. Он предпочел свою бедную заводскую независимость». Это был человек глубоконравственный, здоровый духом, бодрый телом, пользовавшийся в семье огромным авторитетом. Сильный, ласковый, добрый и всегда серьезный, «везде отец выступал в ореоле своей спокойной, мужественной любви, которая проявлялась с особенной силой, когда мы, дети, – говорит Дмитрий Наркисович, – бывали больны. Стоило ему войти в комнату, как уже чувствуешь себя лучше… Отлично помню, что в детстве я совсем не испытывал страха смерти… Я объясняю это тем, что всегда около был отец, спокойный, ласковый, строгий». Несмотря на свои плохие достатки, Мамин-отец, страстно любя книги, затрачивал на них последние гроши. На соседнем Тагильском заводе доморощенный столяр смастерил ему убогий книжный шкап, скоро растрескавшийся и облупившийся. Приобретение шкапа было сопряжено с хлопотами и затруднениями, и эта вещь сделалась семейной святыней, самым замечательным предметом в свете, «особенно, когда на полках шкапа разместились переплетенные томики сочинений Гоголя, Карамзина, Некрасова, Кольцова, Пушкина и многих других авторов».

Почти с благоговением смотрел отец Наркис на свои книги. «Это наши лучшие друзья, – любил он повторять: – и какие дорогие друзья!» Дмитрий Наркисович вспоминает, что у них в доме «книга играла главную роль», и его отец «пользовался каждой свободной минутой, чтобы заняться чтением». «Это мой отдых», – говорил он. Вообще в воспоминаниях нашего писателя отец так и сохранился «как человек, который был вечно занят и отдыхал только за книгой или газетой». Как относился этот прекрасный человек к окружающему, как благотворно влиял он на своих детей, мы имеем указания также в воспоминаниях Дмитрия Наркисовича «Из далекого прошлаго». В качестве священника, о. Наркис знал свой приход, как свои пять пальцев, особенно горе и бедность своей паствы. «В нашем доме, – говорить писатель, – как в центре, сосредоточивались все беды, напасти и страдания, с какими приходится иметь постоянное дело истинному пастырю. Эти постоянные разговоры о страданиях придавали общему складу нашей жизни немного печальный характер, а наша скромная обстановка казалась какой-то роскошью. Да, там, за стенами нашего дома, были и голодные сироты, и больные, и обиженные, и пьяные, и глубоко несчастные… Мысль о них отравляла то относительное довольство, каким пользовалась наша семья, и мне глубоко запали в душу слова, которыми отвечал обыкновенно отец, если я приставал к нему с требованием что-нибудь купить. „Ты сыт, одет, сидишь в тепле, а остальное – прихоти!“ Кажется, что проще этих слов и кто их не знает, но они навсегда остались в моей голове, как своего рода „маленькая программа для личных потребностей“. Это слово „прихоти“ бодрило нашего писателя в самые трудные минуты жизни, когда ему приходилось терпеть лишения и всякие невзгоды, когда он сам себе пролагал дорогу на пути к известности»…

В своих воспоминаниях писатель говорит об отце всегда с трогательной нежностью. Когда однажды он куда-то провожал отца, он старался вызвать все те картины своей жизни, где выступал отец. «Я старался, – повествует он, – припомнить выражение его лица в разных случаях этой жизни, тон его голоса, взгляд добрых и строгих серых глаз, добродушную улыбку, которая постоянно освещала его лицо. Не было ни одного горького воспоминания, ни одного детского упрека, и чем дольше я думал, тем выше и выше вырастал в моих глазах этот благословивший мое детство образ». С неменьшей нежностью относился Дмитрий Наркисович и к матери, которая была такого же типа, как отец его, только казалась ему строже, по его мнению, быть-может, оттого, что она была отвлечена от детей мелкими будничными заботами и к вечеру, после беспрерывной дневной работы, она была «рада месту», то-есть отдыхала за работой не суетливой – за шитьем, продолжавшимся бесконечно. Несмотря на все хлопоты по дому, она все-таки умудрялась в течение нескольких лет вести дневник и до самых последних дней своей жизни (она умерла в Екатеринбурге в 1911 году) не засыпала, не просмотрев газеты. «Без работы, – рассказывает Дмитрий Наркисович в своих воспоминаниях, – я не видал ни отца ни матери. Их день всегда был полон трудом. Все утро отец проводил в заводской школе, где занимался один, а там шли требы, чтение и бесконечная работа с разными церковными отчетными книгами». У Лескова выведено несколько положительных, чрезвычайно симпатичных типов «батюшек». К таким типам принадлежал и отец Наркис – чудный семьянин, разумный, сердечный пастырь, развитой человек, внесший хорошие начала в семью, создавший в ней необычную для тех времен обстановку, вполне умственную, в которой закалялся духом, получал правильное воспитание Дмитрий Наркисович, приучавшийся отличать сытых от голодных.

Воспитание это, впрочем, до известной степени было тепличное. «Лет до восьми, – рассказывает наш писатель в очерке „Книжка“, – моя жизнь с братом, который был старше меня года на два, не выходила зимой из границ комнаты, а летом двора, небольшего садика и огорода. „Улица“ для нас еще не существовала, и мы видели со только из окна, или проходили по ней под конвоем няни. Благодаря комнатному воспитанию, мы росли бледненькими и слабенькими господскими детками, которые отличались послушанием и боялись всего, что выходило за пределы нашего дома». Товарищей у юного Мамина не было до самого поступления в заводскую школу. Да и в библиотечке отца, среди его книг, их не было: детские книги совершенно отсутствовали. Мамин, и не подозревавший об их существовании, начал читать прямо классиков – Крылова, Гоголя, Пушкина, Гончарова, а немного позднее – романы Зотова и Загоскина. «Юрий Милославский» произвел на Мамина такое сильное впечатление, что он «на время забыл даже Гоголя и других классиков». Ему было лет десять, когда он увидал впервые детскую книжку с картинками, которую дал ему прочесть новый управляющий Висимо-Шайтанского завода, артиллерийский офицер, человек с большим образованием. С его легкой руки и в домашней библиотеке Маминых появились детские книги: «Детский Мир» Ушинского, затем рассказы и популярные очерки из мира науки Чистякова и Разина. Произведения этих двух замечательных писателей-педагогов произвели на Мамина неизгладимое впечатление навсегда, дали толчок его уму.

Любимой книжкой Млмина сделались рассказы о завоевании Камчатки, мастерски написанные А. Е. Разиным. «Я прочитал ее, – вспоминает он в своем очерке „О книге“, – десять раз и знал почти наизусть. Нехитрые иллюстрации дополнялись воображением. Мысленно я проделывал все геройские подвиги казаков-завоевателей, плавал в легких алеутских байдарках, питался гнилой рыбой у чукчей, собирал гагачий пух по скалам и умирал от голода, когда умирали алеуты, чукчи и камчадалы. С этой книжки путешествия сделались моим любимым чтением». Около этого времени он познакомился с книгой Гочнарова «Фрегат Паллада». Он «с нетерпением ждал вечера, когда мать кончала дневную работу и усаживалась к столу с заветной книгой. Мы путешествовали уже вдвоем, деля поровну опасности и последствия кругосветного путешествия… Встречались, конечно, много неизвестных мест и непонятных слов; но эта подводные камни обходились при помощи словаря иностранных слов и распространенных толкований». рассказы Разина о природе и её явлениях, о животном и растительном мире внесли много света в душу ребенка и до известной степени положили начала любви его к природе, которую он тонко понимал и ценил, из которой черпал свое вдохновение и силы. Повести и рассказы Чистякова знакомили его с жизнью, научали хоть смутно задумываться над нею. Произведения обоих писателей помогли и впоследствии, когда ему пришлось писать рассказы из жизни детей и рассказы для детского чтения, научив его, как надо говорить с детьми, выражать свой душевный мир. Стоит прочесть его «Черты из жизни Пепко», чтобы убедиться в этом несомненном влиянии на Мамина упомянутых двух писателей, М. Б. Чистякова и А. Е. Разина, необыкновенно искренних, задушевных, ласкающих своею теплотою и нежностью тона. Все эти черты присущи и таланту Мамина.