Владимир Стасов - Наши нынешние декаденты

В. В. Стасов

Наши нынешние декаденты

Декадентских выставок, картин и статей не было у нас в последнее время довольно долго, кажется, более года. Что тому было причиной, внутренние и внешние события, раздоры, несогласия, отпадения, размолвки или что другое, я уже не знаю, но какая-то приостановка была. Теперь, повидимому, все неблагоприятные обстоятельства кончились и улетели прочь, аки дым и тучи, и солнце правды, солнце декадентства, снова прочно воссияло на небе.

Это тем более важно и приятно, что декаденты набрались храбрости и мужества и украсились тремя новыми капитальными качествами: безмерным восторгом настоящего, безмерным самохвальством и столько же безмерным даром пророчества насчет великого будущего.

Один из ревностнейших поклонников и герольдов декадентства, С. Маковский, заявлял в печати, что декадентам нехватало до сих пор руководящей идеи, стройности замысла и строгости выбора. Несколько лет тому назад эстетическое «самодержавство» г. Дягилева возмутило художников, но теперь инициатива снова перешла к г. Дягилеву, и те же члены «Союза» оказались в выигрыше. Устроитель выставки доказал преимущество «абсолютной власти» перед анархией самолюбий в вопросах выставочной техники… Нынешняя выставка «Мира искусства» доказывает жизненность русского художественного творчества и силу нашей художественной культуры. Эта выставка — совершенный праздник искусства за последние годы… Она не о декадентстве говорит, не об упадке, но об асцендентстве (движений в вышину)… Другие декадентские писатели объясняли, что нынешняя выставка — замечательнейшее проявление «нового искусства», а некоторые картины выставки — истинное знамя этого «нового искусства».

Натурально, каждому русскому должно быть бесконечно лестно узнать такие важные вещи, он будет, наверно, глубоко счастлив убедиться в событиях столько громадных, порадоваться на необычайные неожиданные успехи нашего отечества.

«Бывшее до сих пор на свете русское искусство никуда более не годится, ни на что более не нужно», стараются убедить нас декаденты; и вот их декадентское искусство двинулось теперь нам на выручку, двинулось спасать художественную Россию. Цель столько же прекрасная, как и интересная. Пойдемте, поторопимтесь поскорее увидать, как декадентство будет спасать свет, как оно будет рожать новый, еще не виданный нами мир. Зрелище любопытное, «сто раз любопытное».

Декадентские писатели объявляют, что заслуга нынешней великой их выставки «Мира искусства» начинается еще с сеней и с передней выставки. На лестнице, рассказывают они, поставлены «круглые деревца, перед входными дверями лежит красная клеенчатая дорожка, а в самой зале на столах стоят горшки с цветами. Сама атмосфера выставки побуждает к вниманию, к интимной сосредоточенной критике. За это можно многое простить — и менее удачных экспонентов и не всегда удачный выбор произведений; приходится почти принуждать себя к строгой критике…» Нет, каково, каково? За клеенку и за деревца!! До сих пор никогда еще ничего подобного не было слыхано. Верное средство для оценки выставки, для водворения художественных чувств, понимания, истинной критики!! Каково? Каково? Снисходительность ради кресел, клеенки и кастратских деревец! Кто бы это подумал раньше художественного «самодержавства» г. Дягилева?

Но пусть это не смущает нас. Мы ведь идем смотреть на «новое искусство», на великие чудеса его, на оживотворение новых сил, принципов, начал. Тут все впору.

Конечно, мы с первого же шага будем поражены и побеждены «новым миром», наполняющим великую выставку.

И, однакож, напрасны поиски, тщетны ожидания.

Перед глазами нашими не является никакого нового мира, не блестит ни единой черточки чего-то прежде не известного и не виданного. Повсюду, во все стороны разбегается обычный декадентский мир, давно нам известный со всеми его безобразиями форм и изображений, со всею нелепостью фигур, лиц и движений, со всеми чудовищности ми и безумными капризами красок. Что же во всем тут нового против того, что предъявляли до сих пор декадентские картины и рисунки прежних декадентских выставок? Что тут иного, измененного, хоть на единый вершок пошедшего в сторону от всего того, что так решительно и так давно отталкивало от себя нынешнего зрителя?

Как всегда прежде у декадентов литературы и искусства основным, коренным положением было то, что смысл и жизненная правда не обязательны для поэзии и искусства — так оно остается у них и поныне. Все сочетания слов, речей — в литературе, все сочетания форм, линий, фигур, красок — в живописи, все попрежнему остается лишенным какого бы то ни было рассудка, какой бы то ни было логики. Читаешь страницы декадентов-литераторов, смотришь холсты декадентов-художников, словно прохаживаешься среди сумасшедшего дома.

При существовании все того же, прежнего, заржавелого символа веры, чего нового можно было бы ждать от нынешней выставки «Мира искусства»?

Никакая жизнь, никакая правда этих людей не касается, им до нее нет ни малейшего дела. Но каково в то время зрителю? Чтоб не приходить каждую секунду в досаду, в негодование, ярость, одно средство — тотчас же превратиться самому в декадента. А разве всякий это может?

Любезнейшие, милейшие, фаворитнейшие задачи декадентских живописцев — какие-нибудь самые нелепые, туманные легенды и фантазии, в которых никакого толка невозможно добраться. Ведь глубочайшее убеждение декадентства то, что содержание, смысл, жизнь, существующее — все то для искусства лишнее, ненужное; всякое содержание — только вредно для искусства. Нужно и интересно только то, чего нет на свете и что только выдумано из головы живописцами.

Но при этом еще важнее всякой выдумки и всякого каприза для декадента забота о краске. Картина служит у декадента всего более для проявления именно только каких бы то ни было сочетаний и сопоставлений их. Баловство красками, капризы и шалости ими — первейшая для него заслуга. Горы, леса, долины, деревья, воды — все это ничто само по себе. Важно только то капризное, то фантастичное, то небывалое, что он из них придумает состряпать и склеить. Поэтому-то посмотрите на пейзажи, сказки и легенды Анисфельда. Что все это такое, как не шалости с красками, праздные, ненужные, ни для кого не имеющие никакого значения, ни смысла, ни цели. «Волшебный сад», «Сказка», «Весенние сумерки», «Буддийская легенда», «Коралловые рифы» — это не что иное, как куски краски, зеленой, белой, синей, красной, наложенные пластами. Его «Сон» — совершенно бестолковое нагромождение белых и серых облаков на пространстве всей картинки, от одного угла до другого. «Легенда» В. Милиоти, его «Сказка», «Erotique», «Телем», «Diurne» (загадка для зрителя!) — это все только краски с палитры, без самомалейшего значения и смысла; но зато это — верноподданническое выполнение в живописи литературных глупостей безумного декадента поэта Верлена. Какая честь, какое счастье, какой драгоценный интерес для нас всех! У другого Милиоти (Н.) его разные «галантерейности и галантности»: «Rosa mistica», «Fête galante», «Les galants», «Fleurs du mal», это все какие-то снопы и комки краски, то желтой, то зеленой, то красной, распространяющейся на всю картину и наполненной бесчисленными черточками и пятнышками, вроде бактерий и бацилл. Зачем живописцу понадобилось писать каждую свою картину посредством бактерий и бацилл, этого, конечно, никто не догадается и не объяснит. Просто — парижская декадентская затея, нелепый каприз — и только. Но зато — ново и модно! А нам, конечно, до крайности нужно для спасения художества России. Между тем эти люди очень были бы способны, по натуре своей, писать верно и изящно предметы с натуры: доказывает то, например, акварель «Цветы» Анисфельда, купленная для Третьяковской галереи в Москве, и «Полевые цветы», купленные для собрания московского коллекционера И. С. Остроухова. Могли бы писать хорошо, да не хотят. Декадентство запрещает.

Когда речь идет о человеческих фигурах, то декадентам непременно надо изображать все только одно: карикатурные моды и костюмы французского XVIII века. Откуда такая преданность, зачем, на что она этого, конечно, не разберет никто. Но не у каждого же человека может существовать такое безумие вкуса, такая бестолковость художественного чувства. Нет, восхищайся париками, фижмами, румянами и белилами, крашеными щеками, уродливыми фигурами и рожами XVIII века. Всего замечательнее по уродливости, нелепости к безвкусию — московского декадента Ульянова «Принцесса роз», написанная для постановки на театре «Суета» одной пьесы Гауптмана. Она представляет такое безобразное накопление фижм, пудреного парика, накрашенных глаз, щек и губ (на фоне из каких-то синих и белых пятен), которое может поселить в здравом и еще не сумасшедшем человеке лишь отвращение, досаду и негодование; но, повидимому, эта противная кукла, «Принцесса роз», по мнению декадентов и их полновластного старосты, — чудо красоты и страшно необходима для спасения России и научения ее художественному уму-разуму.