Елена Ленковская - Детский “Декамерон”

Елена Ленковская

Детский “Декамерон”

Заметки о новой детской литературе

Спасибо Оле Колпаковой, замечательной детской писательнице, в переписке с которой и родилась эта статья

“Что это вы здесь делаете, а?”

Все началось с “Дневника Берта” — забавной и на первый взгляд вполне достоверной книжки, которую написали два молодых и веселых шведа А. Якобссон и С. Ульссон о жизни своего одиннадцатилетнего соотечественника.

Отрывки показались мне по-хорошему смешными, ироничными, текст легко читался, персонаж был почти ровесником моего сына, поэтому я тут же сунула ему эту книгу.

Сын взялся за чтение с интересом — еще бы, книжка написана в виде тайного дневника, на обложке череп с костями, эпиграф устрашающий — “Смерть тому, кто заглянет в этот дневник...” Однако, не осилив и половины, он, немного смущаясь, задал мне — первый раз в жизни — весьма странный вопрос:

— Можно я не буду это дочитывать?

— Конечно, можно, — согласилась я в некотором недоумении.

И решила дочитать сама.

Дочитала, подивилась — не тому, что двенадцатилетний мальчик не захотел дочитывать привлекательную на первый взгляд книжку, а именно прочитанному.

Взялась за другие, относительно новые детские книги. Картина, развернувшаяся передо мной, показалась мне масштабным явлением, которое стоило бы назвать едва ли не сексуальной революцией в западной детской литературе.

“А что это вы здесь делаете, а?” — вот вопрос, который все время крутился у меня в голове, пока я в срочном порядке читала все эти книги в стильных, со вкусом оформленных переплетах. Вопрос, который прежде всего следовало бы адресовать писателям и издателям, конечно.

Не скрою, первое, что пришло на ум — авторы “делают себе имя”. Однако здесь стоило разобраться — не все, что кажется очевидным, таковым явля-ется.

“Ужасный ребенок” демонстрирует сексуальную озабоченность

Итак, для начала охарактеризуем действующих лиц, подозреваемых в... ну, нет, в растлении малолетних читателей — это чересчур. В том, что невольно могут сыграть роль катализатора полового созревания? Так уже лучше.

Нетрудно определить, кто является излюбленным персонажем западной новой детской литературы (далее — НДЛ). Это не всегда уравновешенный, зато яркий, смелый, не принимающий унылые условности взрослой жизни ребенок.

Все тот же тип, что был популярен со времен Тома Сойера, Пеппи или Эмиля из Леннеберги — нестандартный, не укладывающийся в привычные поведенческие рамки обаятельный “анфан террибль”, доставляющий окружающим немало хлопот и вечно попадающий в истории, главный и по-настоящему положительный персонаж, искренне любимый и автором, и разновозрастной читательской аудиторией.

Поколения читателей любили и любят этого героя вопреки устоявшемуся мнению большинства взрослых о том, как должны вести себя дети. Ведь интересны непредсказуемость, раскованность и вдохновенные проказы, а послушание и выполнение правил — это синонимы скуки и отсутствия творческой мысли. И во времена Марка Твена симпатии читателей были на стороне Тома, а не его брата Сида, и теперь всем интересен Гадкий (Ужасный) Генри, и мало кому — Послушный Пит (Франческа Саймон, серия книжек про Ужасного Генри).

Нынче возможны варианты: если качества “анфан террибль” по какой-то причине не свойственны главному персонажу — тогда ждите разведенную безбашенную мамочку (художницу или рок-музыкантшу), которая, как мамаша мальчика Цацики, играет на бас-гитаре в собственной группе “Мамашины мятежники” и любит стоять на голове, скинув туфли и шевеля пальцами ног (Мони Нильсон, “Цацики идет в школу”); или, как мама Симоны из “Чудаков и зануд” Ульфа Старка, играет ночами на саксофоне, “вечно все забывает”, вызывающе одевается и рисует картинки для журнала “Радость Жизни”, а то и — как мама Лены из книги Марии Парр “Вафельное сердце” — занимается тем, что создает из хлама и запчастей для мотоциклов “современное искусство”.

Эти мамаши позволяют себе многие вольности — например, не считают неудобным целоваться с мужчиной своей мечты на глазах его невесты и собственного сына. Ну, в крайнем случае, они просто экспансивны и донельзя экстравагатны.

Так же, как и “ужасные дети”, мамочки НДЛ, несмотря на внешнюю безалаберность, почти всегда персонажи положительные, несущие в себе выстраданную собственную правду и демонстрирующие завидную внутреннюю свободу. Все они в каком-то смысле — выросшая и уже половозрелая Пеппи, в юности бывшая паломницей Вудстока, носившая хиппанские цветастый балахон и хайратник и исповедовавшая свободную любовь.

Но вернемся к ребенку. Главный герой — школьник с поведением а ля “анфан террибль” (или, если хотите, ребенок с широко распространенным нынче диагнозом “гиперактивность”) — всегда был определенным вызовом обществу. Однако раньше он действовал и обнаруживал свое программное несоответствие бытующим стереотипам и программное же соответствие общечеловеческим ценностям на довольно ограниченной территории. Во всяком случае, область, касающаяся сексуальной жизни, была в стороне, оставаясь даже для отпетого “ужасного ребенка” под негласным запретом.

В последние полтора десятилетия популярный у читателей и писателей типаж немного изменился.

Во-первых, он получил, подобно Манолито Очкарику Эльвиры Ландо, право говорить на своем языке, быть предельно ироничным и язвительным по отношению к кому угодно (например, называть любимого дедушку Николаса, страдающего простатитом, не иначе как Суперпростатой), относиться ко всем свысока, употреблять бранные слова и вообще не стесняться в выражениях.

Не то чтобы этот “типичный современный ребенок” на самом деле стал развязнее. Не думаю. Просто мы, читатели — стараниями авторов — в последние десятилетия получили доступ к детским дневникам, обрели возможность слышать то, что выдается за внутреннюю речь современного ребенка. То есть произошли некоторые изменения в области литературной формы, которые представляются мне устойчивой тенденцией. На уровне текста главный герой перестал быть просто фокальным персонажем: само повествование чаще всего идет от первого лица и представляет собой монолог героя.

НДЛ активно осваивает внутренний монолог как соблазнительную возможность привнести в книгу характерные словечки подросткового жаргона и хлесткие прозвища, выстроить повествование короткими фразами в динамичном, рэповском ритме. Молодежный разговорный слэнг, замешанный на безапелляционной резкости суждений, наполняет ткань повествования и отдает запахами Клерасила, колы, дымом первых, тайком выкуренных сигарет пополам с приторным ароматом клубничной жвачки.

Вообще, самоуверенный тон и амбициозность в сочетании с паузами и недоговоренностью, прерывистостью речи (комплексы, куда без них) может служить типовой характеристикой любого подростка. К тому же, когда разговор идет о “правдивом” внутреннем монологе, вещи называются своими именами. Вот и оказывается, что в таком тексте уместны табуированные темы и ни к чему эвфемизмы, даже если речь идет о весьма интимных подробностях. Форма диктует, а как иначе?

И самое главное — персонаж НДЛ приобрел вдобавок к прежним устойчивым характеристикам еще одну, весьма существенную — он демонстративно озабочен вопросами отношений между полами.

Мнимый символ взрослости

Без первого поцелуя не обойтись. Это эпизод, почти обязательный для большинства произведений НДЛ. Тут позволю себе цитату. “Наши губы соприкоснулись, и я почувствовал ее язык у себя во рту. Первую секунду я оторопел, но через мгновение и сам высунул язык и наши языки сплелись в бешеном танце любви” (Джон ван де Рюит. “Малек”).

На мой взгляд, эта сцена представлена совершенно бесцветно и бестрепетно. Чуждое подростковому языку выражение “наши языки сплелись в бешеном танце любви” как нельзя лучше характеризует происходящее: для тринадцатилетнего мальчика с “неопустившимися яичками и маленьким членом” этот поцелуй — словно одежда на вырост. Он — скорее долгожданная инициация, необходимое условие получить определенный статус (“теперь она — официально стала моей девушкой!” — ликует после этого поцелуя тринадцатилетний герой), нежели способ прикосновением передать свои чувства и желания любимой.

Вот такими поцелуями — как мнимым символом взрослости — наводнена вся новая детская литература (можно бы и еще процитировать, но не хочется).

А ведь взрослость не в том, чтобы механически освоить навыки любовной науки — это-то рано или поздно случится с каждым подростком, но в работе души.

В сущности, в книгах НДЛ достаточно вполне серьезных переживаний — которые действительно делают и героев, и читателей старше. Но почему-то душевные переживания, ведущие к личностному взрослению, существуют отдельно от эпизодов с поцелуями. По моему, в таком случае интимные подробности — просто “клубничка”.