Анатолий Луначарский - О детской литературе, детском и юношеском чтении (сборник) Страница 37

Так вот, товарищи, это есть первая новизна, ее пионером у нас был Чуковский3, пионером довольно удачным, и нужно здесь учиться…

Далее я считаю, что футуристы, у которых есть много ребяческого, должны быть хорошими писателями для детей. Их надо пустить в эту область. Там их заумие или недоумие окажется приспособленным к уровню их читателей. Они могут заниматься этими штучками, игрой и забавлять детей. Ведь примитивную политическую истину они сумеют подать, так как в этом примитиве даже не нужен психологический и диалектический анализ. Тут нужен примитив политический, но и он должен быть дан в виртуозной форме, неопротестованной, я бы сказал, конфузом перед читателем, потому что они люди беззастенчивые, и в этом сила их художества. «Мы новаторы, вот извольте, нравится или не нравится — скушайте». Это даже хорошо, когда речь идет о фокусе, остроте перед детьми. Там острота может прикрыть то, что нам кажется безвкусицей. У взрослого человека большая требовательность в этом отношении, не всегда непременно свидетельствующая в его пользу, а ребенок любит играть. С футуристами очень хорошо можно играть.

Говорят, нужно избегать в книжках для маленьких метафоры, потому что ребенок принимает это за истину, буквально. Но тогда нельзя было бы вообще с ребенком говорить. Скажите ему, что много времени прошло, — уже ребенок спотыкается, скажите, что солнце взошло, — и он уже ищет солнце, ищет ножки и т. д., — одним словом, на каждом шагу можно с этим встречаться, потому что язык наш вышел из детского состояния, которое продолжалось десятки тысяч лет, и носит печать постоянных различных заимствований из одной области в другую. Это наш язык, мы, может быть, когда-нибудь освободимся от этого, а может быть, никогда, но в настоящее время это наш взрослый язык, и вот этим доказывается как раз обратное, не то, что нельзя ребенку сказать, что этот красноармеец стоит на часах, потому что ребенок будет искать часы под каблуками, не в этом дело, а это значит, что мы зачастую даем такие слова и словосочетания, которые ставят ребенка в тупик. Из этого тупика мы должны ребенка выводить. Это значит учить ребенка языку, это значит создать глубочайший психологический процесс, т. е. причастность ребенка к социальной психике, потому что социальная психика — это есть прежде всего язык, это есть средство восприятия наиболее тонкое, без которого человек является идиотом, отрезанным от опыта прошлого и возможностей будущего. Включить ребенка в язык — это значит давать ему наш язык в самых доступных ему формах. Надо помогать ему расти в этом отношении и включать его все больше и больше в язык, постоянно критически относясь к тем ошибкам, которые он делает.

Теперь относительно следующего этажа. Что нами сделано в отношении литературы для детей старшего возраста? Что у нас имеется значительное количество новых писателей, часть которых пишет и для взрослых, и они представляют изумительно талантливую плеяду писателей, — это не подлежит сомнению. Я могу назвать некоторых, и я уверен, что ни в Германии, ни в Америке вы такой плеяды не найдете. Например, Олеша, Житков, Богданов, Маршак, Григорьев, Бианки — это целая плеяда писателей. Можем ли мы отрицать, что каждому удалось написать по нескольку превосходных книг? Этого отрицать нельзя. Я утверждаю на основании моего практического опыта, просто на основе сношения с детьми, что эти книги читаются превосходно. Или типичный писатель Яковлев4. Я видел сильное впечатление на детей его рассказа «Босые пятки» или маленького шедевра «Друг народа».

Однако я совершенно согласен с т. Покровской5, которая написала книгу в некоторых отношениях специальную, но очень необходимую для каждого, кто занимается детской литературой. Я считаю блестящей ее характеристику нашей беды, которой я мимоходом касался и которая самого меня поражала в прежние времена. Вот как она эту беду характеризует:

«Есть несколько типических схем, выдвинутых современными заданиями.

Например, надо показать постепенное созревание пролетарского самосознания в подрастающем герое.

Дается картина трудового детства, нужды, эксплуатации. В деревне — кулак, разоряющий семью героя, в быту городской бедноты — учение у лавочника или беспризорность или же чисто пролетарский быт: в шахтах, на фабрике или у станка. Дальнейший этап — встреча с сознательными товарищами, участие в пролетарской борьбе, в гражданской войне, помощь в подпольной работе; финал — или славная смерть, или работа в пионерском отряде, в комсомольской организации, учение в фабзавуче, в будущем — строительство СССР.

В такой схеме написана искренняя и содержательная повесть КРАВЧЕНКО А. Г. — „Как Саша стал красноармейцем“, подлинная, но бледноватая „Шахта Изумруд“ — ВЛАДИМИРСКОГО. „На пути“ — НИКИФОРОВА, „Демка Лобан“ РЯЗАНЦЕВА и много других более или менее однообразных повестей».

Совершенно правильно указывает т. Покровская именно на эту градацию. Первому удается написать ярко, второму — побледнее, третий подражает, и пошла писать губерния.

Другая схема «Участие маленьких героев в подпольной или революционной работе отцов или старших братьев». Немногие рассказы дают правдивые жизненные картинки. БЕЗЫМЕНСКИЙ — «Мальчишки», КАССЕЛЬ6 — «Боевое крещение», НАКОРЯКОВ — «Сенькин первомай», «Петька-адмирал». ГРИГОРЬЕВ С. в повести «Мальчий бунт» рисует еще никем не зарисованную страницу подлинного быта пролетарских подростков на фоне общего фабричного быта в эпоху зарождения рабочего движения в России (орехово-зуевская забастовка в 90-х гг.). Но, к сожалению, книгу Григорьева больше оценят взрослые читатели, для детей же она оказывается слишком трудной. За исключением нескольких ценных книг, подобных вышеназванным, большинство повестей на эту тему разработано по шаблону: неправдоподобные подвиги юного героя, трафаретное изображение быта пролетарской семьи, смелость сознательного отца, страх бессознательной матери и т. п.

И такого рода схем т. Покровская указывает несколько. И всюду приходит к выводу, что мы очень быстро эти схемы превращаем в трафарет. Схема сама по себе не беда. Схема — это то, что можно наполнить живым содержанием, но когда живого содержания не хватает, то схему начинают наполнять повторениями, которые не нужны, и это показывает малую подвижность наших писателей: вот крупные задания диктуются, по ним делаются рецепты, по этим рецептам пишутся вещи, а настоящего чутья к жизни во всем ее многообразии пока еще нет. Мы жалуемся часто, что литература для детей слишком сухая, что сказать — автор знает, а как сказать — не умеет. Тут нужна взаимная помощь и большая работа, которая помогла бы изжить эти недостатки, совершенно естественные в начале такого большого дела.

Несколько слов о литературе взрослых и ее использовании для детей. Мы здесь должны менее цензорски подходить к этому делу, чем мы это делаем. Если книга для взрослых попадает в руки очень маленького ребенка, который не приспособлен к ее чтению, он ее выбросит, она ему не пригодится. Если же ребенок вцепится в эту книгу, если он эту книгу будет прятать, как мы прятали книги от наших учителей и маменек, нам не нужно становиться в такую позу: «Ах, он погиб!» Наша беда в том, что мы считаем, что для взрослого годится каждая книга, между тем плохая книга для взрослых вообще не должна бы существовать на свете, а хорошая книга для взрослых хороша и для ребенка, если она ему понятна и его заинтересовала, и особой беды от того, что он не поймет ее или поймет превратно и испытает некоторый шок, не будет. Наоборот, чем более запретна книга, тем более она вредна ребенку и тем пагубнее шок. Положим, ребенок стянул у вас книгу Золя. Он многого не поймет, а многого не нужно ему понять. Если он прочтет ее тайно, будет большая беда, если же он прочтет ее под вашим руководством и при вашей помощи, беда будет меньше, а может быть, будет благо.

Между хорошими и плохими книгами есть прослойка сомнительных книг, именно с педагогической точки зрения. Есть хорошие писатели, которые сквернословят. Ну конечно, сквернословить не пристало как детским писателям, так и писателям для взрослых, но сказать, что по существу гнилые книги, которые недостойны прикоснуться души ребенка, хороши для нас, — значит проводить порнографический взгляд на литературу. Взрослым было бы стыдно, если бы дети знали, что они такую литературу читают. Лучше сделаем наше чтение таким, чтобы нам не было стыдно детей, но в общем борьба за то, чтобы дети не брали книг для взрослых, — это гнусная черта нашего буржуазного прошлого, нашего прежнего семейного быта. Чем скорее мы ее изживем, тем лучше.

Затем издание, с соответственными примечаниями и разъяснениями трудных слов, хорошей взрослой литературы, из которой мы убрали для детей длинные рассуждения или особенно сложные эпизоды, — это является делом, которое мы уже делаем иногда довольно хорошо и которое надо делать и впредь.