Комментарии к «Государю» Макиавелли - Владимир Витальевич Разуваев Страница 9

Если называть вещи своими именами, то у Макиавелли, конечно, не было того, что он с внешним удовольствием перечисляет: коней, оружия, парчи, драгоценных камней и прочего. Здесь, однако, важно обратить внимание на уверенность в себе Никколо, который искусно приравнял свои знания политики к наиболее ценным для того времени подаркам. Обратим также внимание, что в самом начале своей работы автор «Государя» отмечает, что в своей книге будет сочетать практическое знание современной политики с книжным знанием.

Есть точка зрения, согласно которой доминантное Я в «Государе» идентифицируется с Макиавелли как автором текста. Оно обращено к двойной аудитории, распознаваемой как Ты и Вы. Первое обращение – к идеальному государю, объекту коммуникации. Вы обращено к конкретному адресату, Лоренцо Медичи, действующему лицу, который может реализовать идеологию автора книги[93].

Положив много времени и усердия на обдумывание того, что я успел узнать, я заключил свои размышления в небольшом труде, который посылаю в дар Вашей светлости.

Возможно, что наиболее интересно здесь, почему Макиавелли написал именно «небольшой труд» (uno piccolo volume), ведь в глазах Медичи более объемистое сочинение вроде бы могло показаться приемлемее для тех целей, которые ставил перед собой автор. Одно объяснение на поверхности и уже упоминалось выше – флорентиец спешил как можно быстрее зарекомендовать себя в глазах победившего клана и получить у него работу. Второе объяснение вытекает из прагматизма Макиавелли: мне кажется, что небольшой объем книги во многом связан с тем, что он надеялся: занятые множеством дел Медичи и другие власть имущие скорее прочтут компактное, нежели объемное произведение. Он сам в одном из писем к Веттори сомневался в том, что у Джулиано Медичи найдется время для «Государя». Власть имущие вообще не любят читать большие труды. И раньше, и теперь.

Ирония судьбы заключалась в том, что когда Макиавелли преподнес Лоренцо Медичи свой piccolo volume, тот был так занят разглядыванием подаренной ему своры собак, что не обратил внимания на подарок. Что ж, Никколо любил подобные эпизоды. Правда, не тогда, когда они касались его лично.

И хотя я полагаю, что сочинение это недостойно предстать перед вами, однако же верю, что по своей снисходительности вы удостоите принять его, зная, что не в моих силах преподнести вам дар больший, нежели средство в кратчайшее время постигнуть то, что сам я узнавал ценой многих опасностей и тревог.

Здесь Макиавелли наверняка не случайно делает упор на личный практический опыт, на котором, по его словам, основано его произведение. Сам он писал в этой связи Веттори: «… По прочтении этой вещи будет видно, что я не проспал и не проиграл в бирюльки те пятнадцать лет, которые были посвящены изучению государственного искусства, и всякий захочет использовать богатый опыт человека, готового им поделиться»[94]. Для него в той ситуации было жизненно важно подчеркнуть свои практические знания[95].

Я не заботился здесь ни о красоте слога, ни о пышности и звучности слов, ни о каких внешних украшениях и затеях, которыми многие любят расцвечивать и уснащать свои сочинения, ибо желал, чтобы мой труд либо остался в безвестности, либо получил признание единственно за необычность и важность предмета.

Нам всем очень повезло, что автор вроде бы не заботился о красоте слога и звучности слов в понимании своего века. Он мог бы это сделать – и получилось бы, возможно, подобие его стихотворений, о которых почти никто сейчас ничего не знает[96]. За формой – почти наверняка неудачной, во всяком случае для нынешнего времени – пропал бы смысл великой книги.

Действительно, главное сочинение Макиавелли написано исключительно простым и вроде бы понятным языком; действительно в нем отсутствуют внешние словесные украшательства. Между тем, флорентийец был прекрасным писателем, снискавшим успех у аудитории не в последнюю очередь из-за взыскательного стиля. Тем не менее, он сознательно пошел по пути, который казался ему упрощением языка. Очередная загадка Макиавелли?

Впрочем, в отношении стиля далеко не все так просто, как могло бы показаться. Упрощение упрощением, однако Никколо был среди тех, кто самым активным образом принял участие в создании современного итальянского языка[97], хотя, когда речь идет о лексике Макиавелли, я полностью согласен с замечанием, что тут «мы находимся на флорентийской территории»[98]. Иными словами, огромнейшее значение имеют тогдашние особенности данного диалекта. Встречающиеся в текстах автора «Государя» идиомы образовались из двух источников: канцелярской лексики флорентийской коммуны XIII века и следствия частичной реформы языка государственных актов Колюччио Салютатти* во второй половине XIV века. Макиавелли объединяет эти два подхода и создает на их основе нечто своеобразное. Безусловно, в конкретных случаях выбор Макиавелли тех или иных лексических и синтаксических конструкций происходил в рамках авторского лингвистического сознания и характеризовал его личность[99]. Следует подчеркнуть, что язык Макиавелли был одинаков и в его дипломатической корреспонденции, и в научных трудах.

Одновременно следует иметь в виду и то обстоятельство, что великий итальянец, как писалось уже давно и много раз, проявлял определенное пренебрежение к точности своей терминологии. В результате – бесконечные споры среди поколений исследователей по поводу того или иного понятия и огромная литература с анализом таких ключевых слов у Макиавелли как, например, stato, virtù, fortuna и др. Причем значительное число авторов не без успеха отстаивают правоту своих интерпретаций.

Этому возможны несколько объяснений. Первое и главное состоит в том, что Макиавелли был сыном своего времени. Судить его слог и разбирать терминологию можно только с учетом того факта, что требования нынешней науки в его эпоху еще не существовали. Отсюда и бросающаяся в глаза небрежность понятийного аппарата и вытекающие отсюда различного рода трактовки того или иного термина. По этому поводу есть немало скептических замечаний в исследованиях[100]. Один из исследователей позволил себе даже уничижительное замечание относительно «примечательной ограниченности его политического словаря»[101].

Второе объяснение заключается в цели, которую перед собой поставил флорентиец: написать что-то вроде учебника или даже скорее пособия для государей в отношении управления государствами. Все остальное казалось ему, якобы, побочным. Отсюда вполне естественное отношение к языку и понятийному аппарату.

Третье объяснение состоит в том, что работу желательно было написать быстро. Затем она почти не переделывалась или не