Александр Крон - Дом и корабль

Александр Александрович Крон

Дом и корабль

Действие романа «Дом и корабль» развертывается в осажденном Ленинграде в блокадную зиму 1941 - 1942 годов.

Любовь - звезда, которою моряк

Определяет место в океане.

Шекспир. Сонет CXVI

Корабль есть часть территории

Советского Союза.

Корабельный устав

Часть первая

Глава первая

Залп был произведен ровно в 0 часов 30 минут 29 мая 1942 года. Обе торпеды попали в цель. Атака была настолько неожиданной и дерзкой, что в первые секунды после взрыва корабли охранения растерялись. Это дало нам возможность погрузиться и отвернуть к берегу - маневр рискованный, но полностью себя оправдавший, поначалу лодку искали мористее, и мы выиграли время. Позднее катера все же напали на след и бросились в погоню. Посыпались бомбы. Одна из глубинных бомб, разорвавшаяся в непосредственной близости от корпуса лодки, повредила привод горизонтальных рулей и вызвала множество мелких повреждений в отсеках. Четверо краснофлотцев получили ушибы и легкие ранения, тяжелее всех пострадал командир. Из центрального поста его перенесли на койку во второй отсек, и он продолжал командовать. Было принято единственное возможное решение - лечь на грунт и притаиться. Командир приказал остановить все механизмы, кроме ручных часов, снять обувь и прекратить разговоры. Лодка замерла. В течение первых суток отмечался шум винтов, несколько раз противник принимался бомбить, затем все затихло, катера выключили моторы и легли в дрейф. На исходе третьих суток положение лодки стало критическим, никогда, даже в тяжелейшем осеннем походе 1941 года, лодке не приходилось столь длительно находиться под водой. В отсеках резко поднялось давление, команда задыхалась. На протяжении всего времени личный состав проявлял исключительную сознательность и высокую дисциплинированность, несмотря на отдельные случаи обмороков и даже кратковременного бреда, вызванного, по словам военфельдшера, общей интоксикацией организма, не было ни одного факта пререканий или попытки уклониться от выполнения своего долга, никто не допускал даже мысли о возможности капитуляции перед врагом. В два часа ночи гидроакустик доложил, что слышит шум винтов - дрейфовавшие катера включили моторы и уходили на вест. Дольше медлить было нельзя, и командир предложил план: всплыть, под покровом темноты исправить повреждение, а затем, в зависимости от обстановки, скрытно или с боем оторваться от противника. Мы отдавали себе отчет, что этот план представляет собой уравнение со многими неизвестными: без сомнения, немцы, уходя, оставили хотя бы один из катеров в дозоре, ремонт привода осложнялся тем, что доступ к нему крайне затруднен, в случае тревоги и срочного погружения времени на то, чтоб извлечь из кормовой балластной цистерны работающих там людей, уже не оставалось. Обсудив со мной все детали плана, командир предложил мне довести его до сведения команды и вызвать добровольцев в штурмовую группу. Добровольцами заявили себя все сто процентов личного состава, и мы были поставлены в необходимость выбирать. Штурмовая группа была сформирована в составе старшины мотористов, боцмана и двух сигнальщиков под командой помощника командира корабля. В два часа двадцать две минуты 1 июня 1942 года лодка всплыла, и штурмовая группа с оружием и инструментами поднялась на мостик. Ночь оказалась темной, зюйд-вест развел небольшую волну. И волна, и направление ветра были нам на руку, обеспечивая скрытность. С этого момента в полном смысле слова была дорога каждая минута, секунда промедления могла стоить людям жизни…

(Из донесения военкома дивизиона подводных лодок батальонного комиссара Ивлева от 11.06.1942 года)

В первых числах октября 1941 года флот вошел в город. Корабли эскадры заняли огневые позиции в устье Невы. Орудия главного калибра легко доставали противника, штурмовавшего Пулково, закрепившегося на Вороньей горе, прорвавшегося к заливу на участке Лигово - Петергоф.

На Невском проспекте запахло морем. Заводская копоть рассеялась, и в город ворвались йод и соль Балтики.

Над мостами кружились чайки.

Шел четвертый месяц войны…

Двадцать третьего октября, перед подъемом флага, командир плавбазы «Онега» Василий Федотович Ходунов вызвал своего помощника лейтенанта Туровцева и приказал произвести подробную опись личного имущества командиров, старшин и краснофлотцев не вернувшейся из боевого похода подводной лодки «М-бис-202».

- Все сроки вышли. Видать, накрылись… - сказал Ходунов с коротким смешком.

Туровцева покоробило. Ходунова он не любил. Ему казалось, что он не любит командира плавбазы за грубость, невежество, консерватизм и многие другие пороки, действительные или выдуманные, по существу же он не любил его за то, что Ходунов олицетворял собой «Онегу», а все связанное с «Онегой» было Туровцеву ненавистно. Поэтому он очень ясно - неприязнь только обостряла зоркость - видел круглую, сильно заседевшую, словно отлитую из светлого чугуна голову Ходунова, багровую отметину на рыхлой шее, там, где натер целлулоидный подворотничок, линючую розовую майку, обтянувшую расплывшийся живот, и не разглядел воспаленных век и влажной поволоки на выцветших глазах. Ему даже в голову не приходило, что грубое слово и вовсе неприличный смешок были всего лишь нехитрой попыткой скрыть свои подлинные чувства от Туровцева, которого Ходунов, в свою очередь, не любил - за лень, гонор, избалованность, а пуще всего за то, что этот лощеный молокосос прямо со школьной скамьи скакнул в помощники на такой прекрасный корабль, как «Онега», и, вместо того чтобы благословлять судьбу, еще воротил рыло.

- Есть, - сказал Туровцев тоном крайнего равнодушия. Ему до смерти хотелось расспросить командира - нет ли хоть каких-нибудь данных о том, как погибла «двести вторая». Но с некоторых пор он дал себе зарок ограничить свои отношения с Ходуновым рамками самой строгой официальности и теперь, что называется, держал фасон.

В каюте было жарко. Тихонько потрескивал стоявший в ногах у Ходунова электрический камин, в углу, за железным шкафом, шуршал репродуктор. Ходунов сидел на койке, низко опустив голову, и, казалось, забыл о помощнике. Туровцев в строго уставных выражениях испросил разрешения быть свободным, выждал для приличия несколько секунд и, так и не дождавшись ответа, с большим достоинством покинул каюту командира, лишь в самый последний момент зацепив каблуком за комингс.

Тем, кто не знает, что комингсом на флотском языке называется дверной порог и что на кораблях пороги делаются несколько выше обычных, вероятно, неизвестно также устройство и назначение плавбазы, а без этого им будет трудно разобраться в характере и настроении Дмитрия Туровцева.

Плавучей базой на флотах именуется обычно средних размеров военизированный транспорт, служащий для группы боевых кораблей - катеров или подводных лодок - чем-то вроде матки: штабным помещением и складом, арсеналом и гостиницей. В сороковом году «Онегу», бывшую ранее обычным рейсовым пароходом, слегка переоборудовали, вооружили старыми зенитками, и скромная, глубоко штатская «Онега» вошла в краснознаменную семью балтийских военных кораблей. В связи с этим капитану «Онеги» Василию Федотовичу Ходунову, человеку уже в летах, было присвоено воинское звание - капитан-лейтенант. Одновременно был произведен в лейтенанты Дмитрий Туровцев, с отличием окончивший старейшее русское военно-морское училище и назначенный вторым штурманом на одну из самых больших и современных подводных лодок, под начало к капитану второго ранга Стремянному, прославленному командиру, Герою, участнику боев в Испании. Однако плавать со Стремянным Туровцеву пришлось недолго: начавшаяся война застала лодку в доке, в день, когда флот оставил базу, корабль был взорван.

То ли Стремянный дал своему штурману прохладную аттестацию, то ли не нашлось подходящей вакансии, - так или иначе, Туровцева спихнули на «Онегу». Назначение на плавбазу лейтенант воспринял как личное оскорбление, тем более нестерпимое, что Ходунов сопротивлялся как мог, а будучи вызван к комбригу, заявил, что водит свою «Онегу» не первый год и ученый штурманец, не нюхавший морской службы, по нынешним временам для корабля излишняя роскошь, пусть лучше дадут хорошего кока. И хотя комбриг, пожурив старика, заставил-таки взять Туровцева, Ходунов своего отношения не переменил и упрямо не допускал штурмана к приборам. Во время перехода кораблей из Таллина в Кронштадт командир двое суток не сходил с мостика - даже еду вестовые носили ему наверх, - предоставив штурману заниматься пассажирами, а по прибытии, не сказав ни слова, объявил в приказе, что на штурмана ПБ «Онега» лейтенанта Туровцева Д.Д. возлагаются по совместительству обязанности помощника командира корабля. Это неожиданное повышение недолго тешило лейтенанта, очень скоро он уразумел: одно дело - помощник на боевом корабле, о такой чести вчерашний курсант может только мечтать, и совсем другое - превратиться в коменданта огромного плавучего сарая и с раннего утра до поздней ночи не вылезать из хозяйственных забот и хлопот. Ни сама «Онега», ни люди, ни порядки на ней не соответствовали тому идеальному представлению о военном корабле, которое составилось у Туровцева после четырех лет изучения уставов. Это была неуклюжая высокобортная тихоходная посудина с большой осадкой, неуютная и, несмотря на все старания Туровцева, грязноватая. На корме полощется бело-голубой флаг, но бывший торгаш виден во всем. Команда разношерстная - тут и запасники, и списанные с подводных лодок, и взятые из госпиталей, опытных специалистов мало, и люди за день сбиваются с ног, а порт кормит плохо - горох да черные макароны. Ну а с тех пор как командование дивизиона со всем свои штабом перебралось с береговой базы на «Онегу» - поближе к теплу, свету и горячей воде, - участь помощника стала совсем печальной: на корабле не продохнуть от начальства, кают не хватает, постоянные претензии, что редко сменяется постельное белье и часто засоряются умывальники.