Андрей Колганов - 10 мифов об СССР

Александр Бузгалин, Андрей Колганов

10 мифов об СССР

Предисловие

Книга посвящена проблемам новейшей истории, изменяющейся в своей официозной версии с каждой новой политической модой или властным поветрием. При этом авторы акцентировали внимание как на наиболее острых вопросах рождения и гибели СССР (пресловутая проблема «немецкого золота», победы и трагедии Великой Отечественной войны и т. п.), так и на фундаментальных вопросах осмысления природы СССР, которыми критически мыслящие люди задаются едва ли не все 90 последних лет.

Говорят, что история не терпит сослагательного наклонения. Но за последние 20 лет мы убедились: история может быть непредсказуемой. Правда, но данная выборочно. А также прямая ложь. Много лжи. Заказное мифотворчество и боль за свои идеалы, мешающая объективности. Все это стало реальностью.

Мы не претендуем на абсолютную беспристрастность и объективность: «пепел Клааса» стучит и в наши сердца. Но мы обязуемся быть честными в фактологии и не скрываем своей диалектико-материалистической методологии, позволяющей (в отличие от нынешней постмодернистской моды) не камуфлировать реальные противоречия и в то же время доказывать наличие критериев прогресса. Добра и Зла. Истины и Лжи.

Свобное гармоничное развитие личности каждого – таков маяк, освещающий лабиринты истории.

И он позволяет по-новому осветить многие из мифов недавнего прошлого.

В этой книге мы начнем с мифов о двух знаковых, но абсолютно неравноценных фигурах:

• Был ли Ленин «немецким шпионом»?

• Был ли Сталин «великим победителем фашизма» и почему мы проиграли начало Великой Отечественной?

Трагедия советских людей – это важнейшая часть нашего настоящего и урок для будущего. Феномен СССР – это не только часть всемирной истории, но и важнейшая – повторим – веха на пути нелинейного, полного трагедий и преступлений, подвигов и новаций движения Человека к новому бытию. Какому именно? Ответ на этот вопрос тоже отчасти дают уроки недавнего прошлого. Они говорят о том, каких трагедий мы не должны повторить. И еще о том, величие каких дел не остается в прошлом, а живет в нас, подвигая к поиску новых решений новых проблем.

Миф 1

«Правдолюб» солженицын: как неправильный народ предал монархию

(Зачем нас кормят Солженицыным?)

«Российская Газета» подарила нам многостраничные солженицынские «Размышления над Февральской революцией» (Российская газета, 2007, 27 февраля, № 4303). Больше того, нам обещают издать эти «Размышления» брошюрой – полумиллионным тиражом. Кому это нужно? Чтобы понять это, нужно разобраться: что же пишет Александр Исаевич о Феврале 1917 г.

Начинает Александр Исаевич, заповедавший нам «жить не по лжи», как водится, с вранья. «В СССР всякая память о Февральской революции была тщательно закрыта и затоптана…» – с апломбом вещает он. И это говорится о событии, которое освещалось в любом школьном учебнике истории, о котором обязательно писали в любой монографии (им же несть числа), посвященной Октябрьской революции 1917 г., о котором каждый год напоминали центральные газеты… Хватало и специальных исторических трудов, посвященных Февральской революции.

Да, размышления, которые начинаются с такой откровенной лжи, обещают многое. Ну что же, проследим за дальнейшим полетом исторической фантазии Солженицына. Потоптавшись немного для порядка среди крупных и мелких фактов, характеризующих атмосферу, предшествовавшую революции, наш правдолюб не удерживается от того, чтобы вставить «тонкий» намек: «Не новостью было для правительства и забастовочное движение на заводах, уже второй год подкрепляемое неопознанными деньгами для анонимных забастовочных комитетов и не перехваченными агитаторами».

Полноте, Александр Исаевич! «Не новостью» для правительства было то, что никаких денег (что «опознанных», что «неопознанных») за забастовщиками не стояло, а агитаторы были вполне даже перехватываемы и хорошо, пусть и не на 100 %, известны. Или Солженицын знает что-то такое, чего не смогло выяснить охранное отделение? Но тогда следовало бы, во-первых, поделиться с нами источниками этого сокровенного знания и, во-вторых, не кивать на тогдашнее правительство, которому эти сокровенные знания были недоступны.

Впрочем, если бы Солженицын строил свои размышления только на таких приемах, вряд ли он приобрел бы сколько-нибудь заметное влияние на умы. Он обладает и даром иногда замечать очевидное. На трех полных газетных полосах Александр Исаевич только что не с рыданиями расписывает, как бессильна оказалась власть перед неорганизованной и слабой поначалу стихией революции, какова была степень немощности и безволия всех слуг трона – и генералитета, и офицерства, и двора, и правительства, и всего дворянского сословия.

Главную претензию Солженицын, как истовый монархист, адресует Николаю II Романову – не имел, дескать, никакого права государь проявить слабость и уступить, не исчерпав всех возможностей для сопротивления! Не смел, по мнению Солженицына, и брат Николая, Михаил, отказываться от незыблемости монархического принципа, передавая решение вопроса об образе правления Учредительному собранию.

Но и тут Солженицын не удержался на стезе правды. Его так и тянет всячески преуменьшить волю власти к сопротивлению, расписывая на все лады боязнь государя пролить кровь гражданских лиц после злосчастного 9 января 1905 года.

Зачем же так лукавить? Не лил ведь слезы государь ни по десяткам тысяч жертв карательных экспедиций в 1905-1907-м, ни по расстрелянным и повешенным после нескольких минут заседания военно-полевых судов, ни по 250 убитым во время Ленского расстрела 1912 года. Солженицын, правда, ссылается на запрет полиции применять оружие против участников антигерманских погромов в мае 1915 года. И тут он не лжет – погромщиков, действительно, полиция не трогала. А вот по невооруженным демонстрантам, пытавшимся пройти в центр Петрограда 26 февраля 1917 года, стреляли со всем усердием, убив многие десятки людей и очистив-таки центр города. А всего за время расстрела невооруженных демонстраций 26 февраля и во время перестрелок 27–28 февраля на улицах столицы погибли сотни людей. Солженицын этого и не отрицает. Просто для него это – свидетельство человеколюбия, кротости и смирения помазанника божьего…

Никак не сходятся концы с концами у Александра Исаевича. То у него кругом всеобщее бессилие власти, апатия, внушенная сознанием собственной вины за происходящее, то вдруг требование к государю проявить твердость, как будто его твердость в таких условиях хоть что-то могла изменить. Куда уж тверже – послал восемь полков во главе с генералом Ивановым усмирять мятежную столицу. И где те полки? Растаяли как дым, не пожелав стрелять в «мятежников». И дело тут было не в нерешительности или предательстве генералов – мужик, одетый в солдатские шинели, дошел до той черты, за которой всякое доверие к монархии исчезло и никто уже не желал защищать Николая.

Но вот Солженцин подходит к главному. Отчего же произошла эта апатия, это отсутствие воли к сопротивлению у всех без исключения верхов? Солженицыну хватает ума понять, что произошедшее «нельзя объяснить единой глупостью или единым низменным движением, природной склонностью к измене, задуманным предательством. Это могло быть только чертою общей моральной расшатанности власти». И кто же виноват в этой расшатанности? Сама власть? Отчасти да, но главная вина все же не на ней. Это, оказывается, Поле виновато (именно так, с большой буквы!). Что за Поле такое?

«Много лет (десятилетий) это Поле беспрепятственно струилось, его силовые линии густились – и пронизывали, и подчиняли все мозги в стране, хоть сколько-нибудь тронутые просвещением, хоть начатками его». Оказывается, это Поле захватило всех – «и государственно-чиновные круги, и военные, и даже священство». Итак, «столетняя дуэль общества и трона не прошла вничью: в мартовские дни идеология интеллигенции победила… Национальное сознание было отброшено интеллигенцией – но и обронено верхами. Так мы шли к своей национальной катастрофе».

Ну, что все беды от образования и что не следует темной массе быть слишком образованной – это понимал еще Александр III. Недаром именно в его правление был принят знаменитый «указ о кухаркиных детях», призванный не допустить низшие сословия к гимназическому и университетскому образованию. Не помогло, правда. Но главный-то вывод Солженицына в другом: Февраль – национальная катастрофа.

Чтобы доказать этот тезис, Солженицын принимается всячески преуменьшать масштаб февральских событий, пытаясь свести их к действию ничтожной кучки солдат запасных полков в Петрограде при мгновенной капитуляции царя и неготовности армии и народа защищать монархию. Это вовсе и не революция, – возглашает он. Не упускает он случая лягнуть походя и Октябрь: «А Октябрь – короткий грубый местный военный переворот по плану, какая уж там революция?»