Сергей Иванов - Противо Речия (сборник)

Сергей Иванов

Противо Речия

© С. В. Иванов, 2016

© Л. П. Вировец, художественное оформление, 2016

Вероника

Темнота иссякает катастрофически быстро. Сначала все вокруг наполняется сдержанным гулом неумолимо надвигающегося рассвета. Наполненная водянисто-молочным маревом, редеет и сворачивается ночь. Столбик термометра, словно очнувшись после очередной летаргии, бездумно тянется вверх. Неслышный, но четко ощутимый гул нарастает, и спустя мгновение наступает кульминация. Солнечный диск, еще более безжалостный и раскаленный, чем накануне, стремглав возносится в зенит, и город тотчас покрывается огромными рваными стигматами, сквозь которые сочится киселистое, бесноватое лето.

Медленно, как в рапидной съемке, улицы заполняются невыспавшимися, отрешенными людьми. Ты без труда вклиниваешься в пыльный человеческий поток, увязаешь в нем, целиком подчиняешься его воле. Дальше – механика: приветствия, улыбки, рукопожатия. Большего от тебя и не требуется.

И вот, пока твой персональный голем прочно держит связь с другими пустотелыми исчадьями гражданственности, ты вдумчиво и неспешно перебираешь ворох обрывочных воспоминаний, неразрешенных вопросов и непреодоленных противоречий.

Вероника – моя одноклассница, и она выглядит старше своей матери.

Если учесть, что ее мать приблизительно одного возраста с моими родителями, то в свои тридцать шесть Вероника давно перешагнула стереотипические шестьдесят. Я не знаю точно, что именно помогло ей так ускорить свою жизнь: водка, «винт» или регулярный стресс, однако, судя по ее основательно развороченному фасаду, без первых двух факторов дело точно не обошлось.

Мать Вероники живет в соседнем дворе, и я часто вижу ее. Она мало изменилась с тех пор, когда приводила свою неизменно опрятную, наглаженную и музыкально одаренную дочь-отличницу в школу, – все такая же осанистая, крупная женщина нордического типа. Она словно застыла во времени, и однажды я подумал, что некая компенсаторная взаимосвязь между родителями и детьми мало того что существует, но и работает в обоих направлениях. Поэтому если кто-то из них решает умереть – от блажи или по веской причине, кто-то обязательно должен жить вопреки времени, логике и необратимым процессам в организме.

Где живет Вероника, я не знаю. В любом случае, непохоже, чтобы она по-прежнему жила с матерью. Я делаю ставку на теплотрассу – это достаточно популярное место среди людей ее стиля, классика.

Долгое время, завидев ее перекошенный, словно раскачиваемый невидимым внутренним маятником силуэт, надсадно тянувшийся от одного мусорного бака к другому, я нарочно пытался выбрать направление движения, не пересекающееся с ее траекторией, тем более, что Вероника редко выходила на промысел в одиночестве, а перспектива публичного обмена приветствиями с коллективом похмельных бичей откровенно угнетала меня, и даже не спрашивайте почему.

Но однажды нам все-таки пришлось пообщаться. Я битый час вежливо и безучастно выслушивал от местной ЖКХ-активистки очередную порцию бреда, не без удовольствия рисуя в воображении картины ее механического удушения, с последующим расчленением трупа и ритуальным развеиванием праха над канализационным колодцем. И когда, перехватив инициативу в секундной передышке между тирадами и сжато попрощавшись, я уже почти скрылся за массивной металлической дверью подъезда, меня позвали. Я обернулся и увидел Веронику. В сумерках она казалась утопленницей – те же глаза с неестественным выкатом, набрякшие, словно разорванные губы – одутловатая, синюшная, испитая.

– Привет, Сереж.

– Привет, Вика.

– А ты здесь живешь?

– Давно.

– Понятно.

Я не уходил, и она, видимо, не ожидая этого, на мгновение зависла. Я ждал. Наконец она, будто стряхнув с себя оцепенение, тихо спросила:

– У тебя случайно нет сигарет?

– Случайно есть, – я вынул пачку и протянул ей. – Бери всю.

– Спасибо.

– Да не за что.

Она выцарапала из пачки сигарету и начала шарить по бессчетным складкам своей куртки-хламиды. Я вынул зажигалку, дал прикурить. Она несколько раз нервно, глубоко затянулась, затем на выдохе атонально бросила:

– Как дела?

– По-разному.

– Дети есть?

– Сын.

– Сын – это хорошо.

– Это лучше, чем хорошо.

– Ну да.

– Ты как?

– Ты же видишь.

– Вижу. Деньги нужны?

– Ну… – она замялась, – займи. Сейчас период такой, сам по…

– Понимаю, – оборвал я ее, – и если честно, мне, в общем-то, похуй, какой у тебя сейчас период, – как и последние двадцать лет, что мы не виделись. Я все понимаю. На вот, возьми полтинник – больше не могу.

Мы замолчали. Каждый сверлил взглядом свою собственную пустоту, чтобы не поднимать глаз. У меня не было ни единой причины продолжать разговор, у нее – и того меньше. Активистка, застыв с открытым ртом, стояла в паре метров от нас, наблюдая сцену столь длительного общения вечно занятого и, в принципе, благополучного жильца с местной синявкой.

– Спасибо, Сереж.

– Да брось. На «системе»?

– Нет. Давно.

– Значит, синька?

– Бывает. Да.

– У всех бывает.

– А ты? Работаешь?

– Приходится.

– Кем?

– Долго объяснять. Если по сути, то проституткой.

– Это как?

– Ты не знаешь, как работают проститутки? Приезжаю, делаю дело, забираю деньги, отваливаю.

– Все шутишь.

– Хотелось бы.

– Платят хорошо?

– Не очень. Но я и не целуюсь.

– Понятно.

– Чего уж тут непонятного. Я твою маму часто вижу здесь, – до сих пор не знаю, зачем сказал это.

Она медленно подняла голову и впервые за всю беседу посмотрела мне в глаза.

– Я тоже.

– Вы общаетесь?

– Нет. Давно. Просто вижу. Часто.

– А она?

– Не знаю.

– Понятно. Ну а ты не пыталась…

– Пыталась. А как?..

– Вопрос.

– Вопрос.

– Ну тогда держись. Некоторые вещи имеют свойство разрешаться сами собой, – соврал я и взялся за дверную ручку-скобу, потому что этот внезапно ставший чересчур личным разговор совершенно меня вымотал.

– Держусь пока.

– Я вижу. Все будет хорошо.

Так, порцией нейтральной, но от этого не ставшей менее лицемерной лжи и завершилась наша беседа. Спустя несколько месяцев я снова увидел Веронику. Все еще помятая и отекшая, но на удивление трезвая и даже немного посветлевшая лицом, она шествовала куда-то с таким же куртуазным и вопиюще трезвым кавалером. Я как раз садился в автомобиль. Она улыбнулась и махнула мне рукой, я кивнул, а кавалер, не понимая, что происходит, ошалелыми глазами засвидетельствовал рвущий все его шаблоны обмен любезностями.

Вот бы на подобной светлой ноте и закончить эту историю. Однако, хэппи-энд в наше время – товар штучный, а сама жизнь все больше напоминает мне неосвещенное ночное шоссе. Всегда найдется тот, кто моргнет тебе «дальним», предупреждая об опасности, а ты непременно подумаешь, что этот урод слепит тебя нарочно. Ясность, конечно, наступит, только уже навряд ли от нее будет какой-то прок.

В общем, еще через несколько месяцев я снова увидел ее. Все в том же дворе. Облепив скамейку, гортанно, неразборчиво переговариваясь, бичи с аппетитом поглощали добытую из стоящего неподалеку мусорника еду.

Вероника, стиснутая со всех сторон рычащей, рвущей объедки сворой, сидела в самом центре, низко свесив взлохмаченную старушечью голову. Даже не удивившись, я прошел мимо и здесь же едва не столкнулся с ее матерью. Все такая же осанистая, крупная и противоестественно не стареющая, она гордо и надменно, не дрогнув ни единым мускулом, прошествовала мимо скамейки, на которой, зажатая внутри чумазого зловонного конгломерата, подыхала ее единственная дочь.

Потому что, как бы кощунственно это ни звучало, если кто-то решает умереть, кто-то должен жить. Вопреки времени, логике и боли. Вопреки самой жизни.

Деструкция

– …и в этот замечательный день, сынок, мы желаем тебе здоровья, потому что это – самое главное, ведь, как говорится, будет здоровье – к нему все приложится. Мы хотим…

Стоп-кадр.

Ты видишь гостиную стандартной трехкомнатной квартиры в многоэтажном кирпичном доме. Западногерманский серийный гарнитур-«стенка», пара велюровых кресел, точно такой же диван, персиковые виниловые обои «под покраску». Посреди гостиной стоит лакированный деревянный стол строгой прямоугольной формы. Вообще-то обычное место этого стола – в углу твоей комнаты, у окна, чтобы свет падал справа, когда ты занимаешься. Однако по особенным случаям он выносится в гостиную, раздвигается и накрывается белой клеенчатой скатертью. Сегодня именно такой случай – твой день рождения.

Тебе – восемнадцать. Ну, плюс-минус… Самое время начать говорить с тобой как со взрослым. Не как с равным, а как со взрослым. Право быть равным нужно еще заслужить, правда, я до сих пор так и не понял, что конкретно для этого нужно сделать.