Анатолий Бритиков - Вступительная статья (к сборнику А. Беляева Фантастика)

Бритиков Анатолий Федорович

Вступительная статья (к сборнику А. Беляева 'Фантастика')

Имя Александра Романовича Беляева — целая эпоха в нашей научно-фантастической литературе. Ранние его произведения появились в середине 20-х годов, почти одновременно с «Гиперболоидом инженера Гарина» Алексея Толстого, последний роман печатался уже во время Великой Отечественной войны. Беляев был первым советским писателем, для кого новый в России литературный жанр стал делом всей жизни. Иногда его называют советским Жюлем Верном. Беляева роднит с великим французским фантастом умный гуманизм и энциклопедическая разносторонность творчества, вещественность вымысла и научная дисциплинированность художественного воображения. Подобно Жюлю Верну он умел на лету подхватить идею, зарождавшуюся на переднем крае знания, задолго до того, как она получала признание. Даже чисто приключенческая фантастика у него нередко была насыщена прозорливыми научно-техническими предвидениями. Например, в романе «Борьба в эфире» (1928), напоминавшем авантюрную сказку Мариэтты Шагинян «Месс-Менд» (1924), читатель получал представление о радиокомпасе и радиопеленгации, передаче энергии без проводов и объемном телевидении, о лучевой болезни и звуковом оружии, об искусственном очищении организма от токсинов усталости и искусственном же улучшении памяти, о научно-экспериментальной выработке эстетических норм и т. д. Иные из этих открытий и изобретений во времена Беляева еще только осуществлялись, другие и сегодня остаются научной проблемой, третьи не потеряли свежести как научно-фантастические гипотезы.

В 60-х годах известный американский физик Л. Сцилард опубликовал рассказ «Фонд Марка Гайбла», удивительно напоминающий старый беляевский рассказ «Ни жизнь, ни смерть». Сцилард взял ту же научную тему — анабиоз (длительное затормаживание жизненных функций) и пришел к такой же, как у Беляева, парадоксальной коллизии: капиталистическое государство у него тоже замораживает «до лучших времен» резервную армию безработных. Беляев физиологически грамотно определил явление: ни жизнь, ни смерть — и верно угадал главный фактор анабиоза — охлаждение организма. Академик В. Парин, уже в наше время изучавший проблему анабиоза, имел основание сказать, что первоначально она была наиболее подробно освещена не в научной литературе, а в фантастике. Важно, однако, что Беляев с самого начала утвердил в нашей фантастике научно обоснованное предвидение.

Он был энтузиастом и настоящим подвижником: целую библиотеку романов, повестей, очерков, рассказов, киносценариев, статей и рецензий (некоторые совсем недавно были разысканы в старых газетных подшивках) написал он за каких-нибудь пятнадцать лет, нередко месяцами прикованный к постели. Некоторые его замыслы развертывались в роман лишь после опробования с сокращенном варианте, в виде рассказа, как, например, «Голова профессора Доуэля». Он был удивительно трудолюбив. Немногие сохранившиеся рукописи свидетельствуют, как кропотливо добивался Беляев той легкости, с какой читаются его вещи.

Беляев не был так писательски одарен, как Алексей Толстой. «Образы не всегда удаются, язык не всегда богат», — сокрушался он. И все же его мастерство выделяется на фоне фантастики того времени. «Сюжет — вот над чем он ощущал свою власть», — вспоминал хорошо знавший Беляева ленинградский поэт Вс. Азаров. Это справедливо. Беляев умело сплетает фабулу, искусно перебивает действие «на самом интересном». Но его талант богаче приключенческой занимательности. Сила Беляева — в содержательной, богатой, красивой фантазии. Главная пружина его романов — романтика неведомого, интерес исследования и открытия, интеллектуальная ситуация и острое социальное столкновение.

Уже Жюль Верн старался сообщать научные сведения в таких эпизодах, где они легко бы увязывались с приключениями героев. Беляев сделал дальнейший шаг — он включил научный материал в психологический контекст. Научно-фантастическая тема у него часто поэтому получает индивидуальную, связанную с личностью того или иного героя, окраску. Когда в романе «Человек, нашедший свое лицо» доктор Сорокин, беседуя с Тонио Престо, уподобляет содружество гормональной и нервной систем рабочему самоуправлению, когда он противопоставляет этот свой взгляд на организм мнению других ученых, которые говорят о «самодержавии» мозга, и при этом иронически замечает: «Монархам вообще не повезло в двадцатом веке», — все это остроумно переводит медицинские понятия на язык социальных образов и соответствует иронической интонации пациента:

«— На что жалуетесь, мистер Престо?

— На судьбу».

Доктор отлично понимает, о какой судьбе может горевать знаменитый артист: уморительный карлик Тонио Престо тяготится своим безобразием. Действие происходит в Америке. В глубине уподобления организма «Совету рабочих депутатов» кроется принадлежность доктора Сорокина другому миру, и эта образная политическая ассоциация предвосхищает бунт Тонио против американской демократии. Научно-фантастическая тема (доктор Сорокин превращает карлика в привлекательного молодого человека) развивается сразу в нескольких смысловых планах.

Беляев всегда стремился поэтично выразить рациональное содержание своей фантазии. Художественная деталь у него всегда очень целеустремленно окрашена фантастической идеей, потому что суть поэзии его романов — в самих фантастических идеях. Тайна его литературного мастерства в том искусстве, с каким он владел научно-фантастическим материалом. Беляев тонко чувствовал его внутреннюю эстетику, он умел извлечь не только рациональные, но и все художественно-эмоциональные потенции фантастической идеи. Научная посылка у Беляева не просто отправная точка занимательной истории, но зерно всей художественной структуры произведения. Удавшиеся ему романы развертываются из этого зерна так, что фантастическая идея «программирует», казалось бы, художественно самые нейтральные детали. Оттого его лучшие романы цельны и законченны, оттого они сохраняют поэтическую привлекательность и после того, как научная их основа устаревает.

Метафорой, порой символичной, часто выраженной уже в заглавии («Человек-амфибия», «Прыжок в ничто»), Беляев как бы венчал фантастическое превращение исходной научной посылки. Один из его рассказов, погребенных в старых журналах, озаглавлен «Мертвая голова» — по названию бабочки, за которой погнался (и заблудился в джунглях) ученый-энтомолог. Но «мертвая голова» — это и символ утраты человеком своего разума в безмолвии необитаемых лесов. «Белый дикарь» (название другого рассказа) — это не только белокожий человек, это и светлая человеческая природа на мрачном фоне капиталистической цивилизации. Кстати сказать, Беляев в этом рассказе воспользовался мотивами американского писателя Э. Берроуза, чьи романы о человеке-обезьяне Тарзане имели в 20-е годы шумный успех. Советский фантаст сумел придать банальной приключенческой коллизии неожиданно глубокий и поучительный — научно и социально — поворот. В 1926 году журнал «Всемирный следопыт» начал публиковать его фантастический кинорассказ «Остров погибших кораблей» — «вольный перевод» американского кинобоевика, как было сказано в предисловии. В обычную мелодраму с погонями и стрельбой Беляев вложил массу сведений о кораблестроении, о жизни моря и перевел приключенческую романтику в познавательный план.

Неистребимое любопытство Беляева к неведомому всегда искало опору в факте, в логике научного познания, фабульность же использовалась главным образом как занимательная форма серьезного содержания. Впрочем, и вымышленная фабула у него нередко отправлялась от факта. Толчком к приключенческому сюжету одного из ранних произведений «Последний человек из Атлантиды» (1926) могла послужить вырезка из французской газеты «Фигаро»: «В Париже организовано общество по изучению и эксплуатации Атлантиды». Беляев заставляет экспедицию разыскать в глубинах Атлантического океана описание жизни и гибели предполагаемого материка. Материал писатель почерпнул из книги французского ученого Р. Девиня «Атлантида, исчезнувший материк», вышедшей в 1926 году в русском переводе. Разработанный на ее основе сюжет послужил обрамлением главной мысли, тоже взятой у Девиня (Беляев приводит ее в начале романа): «Необходимо… найти священную землю, в которой спят общие предки древнейших наций Европы, Африки и Америки». Роман развертывается как фантастическая реализация этой действительно большой и благородной научной задачи.

Девинь очень живо нарисовал облик Атлантиды. В известном смысле это была уже готовая научно-фантастическая обработка легенды и Беляев воспользовался ее фрагментами. Он подверг текст литературной редактуре, а некоторые незаметные у Девиня частности развернул в целые образы. Девинь упоминал, например, что на языке древних племен Америки (предполагаемых потомков атлантов) Луна называлась Сель. Под пером Беляева Сель превратилась в прекрасную дочь властителя Атлантиды.