Роман Редлих - Сталинщина как духовный феномен

Роман Николаевич Редлих

Сталинщина как духовный феномен

Из предисловия к первому изданию[1]

Предлагаемая книга представляет собой почти неизмененное переиздание ротаторных тетрадей, выпущенных в 1949, 1950 и 1952 годах.[2] Это серия очерков, описывающих ту или иную сторону советской действительности. Работа над нею была начата мною совместно с Н. И. Осиповым и С. А. Левицким летом 1947 года, когда впервые открылась возможность изучения и оценки огромного материала, появившегося в несоветском мире в результате немецкой оккупации значительной части СССР и последовавшей за ней волной так называемой «новой эмиграции»…

«Очерки» написаны в итоге работы нескольких человек, но исходя из единого жизнеощущения, из общего всем им опыта и на основе единого метода…

С особой благодарностью хочется отметить в этом плане сотрудничество Н. И. Осипова и Л. Т. Осиповой в обсуждении и разработке как замысла «Очерков» так и всех затрагиваемых в них проблем… С благодарностью должен отметить также чрезвычайно ценное для меня сотрудничество С. В. Утехина и H. Е. Андреева в разработке методологических вопросов, С. А. Левицкого и Н. И. Осипова в очерке «Мифы и фикции», Л. Д. Ржевского и Н. И. Осипова в очерке «Советский язык», С. А. Левицкого в очерке «Нравственный облик большевизма», Н. И. Осипова и Л. Д. Ржевского в очерке «Советский человек» и С. В. Утехина и Н. И. Осипова в «Советском обществе».

Без этих моих соавторов, безоговорочно и безвозмездно предоставивших в мое распоряжение не только свои мысли, но и ряд текстов, настоящее издание было бы просто немыслимо.

Хочется поблагодарить здесь, однако, и другую, гораздо более многочисленную категорию наших общих соавторов, всех тех кто делился с нами своим опытом и оценками советской жизни. Перечислить их имена, разумеется, невозможно, но у них есть, пусть условное, но общее имя «новая» или «вторая» эмиграция. Без нее эта книга тоже была бы немыслима…

Предисловие ко второму изданию

Со времени первой публикации мыслей, изложенных в предлагаемой книге прошло двадцать лет. Со времени первого типографского издания — пятнадцать. Умер И. В. Сталин, прошли кампании «борьбы с культом личности И. В. Сталина и его последствиями» и «восстановления исторической правды о личности И. В. Сталина». В результате первой — прах великого Хозяина был удален из Мавзолея; в результате второй — на его могиле у Кремлевской стены воздвигнута решетка и установлен бюст-памятник.

Изменилось и много, и ничего. И приступая к новому переизданию, мне показалось разумным разделить «Очерки большевизмоведения» на две книги: в первой, под заглавием «Сталинщина как духовный феномен», объединить очерки «Сталинские мифы и фикции», «Советский язык», «Нравственный облик большевизма» и «Советский человек»; во второй попытаться обрисовать превращение бывшей сталинской знати в господствующий класс современного советского общества, озаглавив ее «Советское общество». Первая книга, описывающая духовную субстанцию сталинщины, потребовала лишь непринципиальных поправок, сделанных почти без оглядки на сегодняшний день. В описанном в ней виде сталинизм принадлежит истории, и настоящее стало прошлым. В книгу «Советское общество», напротив, внесены существенные дополнения, цель которых уловить тенденции послесталинского развития и, исходя из прошлого, бросить взгляд в будущее.

Издание в виде двух отдельных книжек карманного формата продиктовано желанием с большим удобством донести наш анализ до современного российского читателя. Его и только его я имел все время в виду, внося те или иные изменения и дополнения в первоначальный текст «Очерков».

Введение

Эпоха Сталина столь близкое прошлое, что для изучения ее, наряду с привычным историку письменным материалом, можно обратиться к живым свидетелям. Делая это в ходе работы над очерками, мы, разумеется, отдавали себе отчет в субъективности всякого очевидца. К счастью, однако, в конце сороковых и начале пятидесятых годов, когда вырабатывались основные концепции очерков, мы были окружены не только живыми свидетелями тогда еще даже не прошлой эпохи. В своем исследовании мы могли опираться и на анализ предметов материальной культуры, на язык того времени, на фольклор, на различные документы и акты, на личные письма и иные записи личного и делового характера, словом на целый ряд источников, данные которых, — если они получены в результате методологически правильной их обработки, — научно бесспорны.

Сравнение данных этих источников с тем, что рассказывают о советской жизни официальные публикации, сразу же позволяет с полной очевидностью установить в последних факт систематической и целеустремленной фальсификации.

Уже предметы материальной культуры Советского Союза, особенно если сравнить их с аналогичными изделиями дореволюционной России или современной Европы, без труда позволяют установить, что высказывания советских авторов о качестве, стиле, цене и всех прочих свойствах советских товаров рисуют их куда более распространенными, более дешевыми и более удобными в употреблении, чем они есть. Постоянные, гипнотизирующие читателя повторения советской печати о «бурном росте благосостояния широких трудящихся масс» и о «счастливой и зажиточной жизни» в СССР оказываются в прямом и совершенно очевидном противоречии с данными, получаемыми из непосредственного изучения первоисточника — самих предметов благосостояния. Факт и, что еще важнее, чрезвычайное постоянство, хочется сказать «настойчивость» этого противоречия, исключающая в нем элемент случайности, будучи однажды установленным, становится в силу своей бесспорной научной достоверности, методологическим критерием для оценки советских высказываний об СССР, по меньшей мере в области быта и техники.

К аналогичным выводам приводят исследователя и наблюдения за развитием языка сталинского периода. Значение таких слов как «агитировать», «добровольно», «законность» в советском словоупотреблении совершенно ясно показывает, что мы имеем дело с миром иных понятий, чем дореволюционная Россия или современная Европа, а следовательно и с миром иной действительности. Сравнение же семантического содержания многих выражений и оборотов в бытовом и официальном советском языке подтверждает со своей стороны то, что дает и сравнение предметов материальной культуры с их описанием у советских авторов: в СССР существуют два мира — мир действительный и мир кажущийся, мир подлинной советской действительности и мир ее официального описания.

Нетрудно раскрыть ту же самую закономерность в соотношении данных мемуарной литературы, и прямого наблюдения, с одной стороны, и описаний советской действительности, сделанных по заданию партии и правительства — с другой. Изучение достаточно богатого мемуарного материала, наблюдение за поведением советских людей и непредвзятый опрос их с несомненностью показывают, что советские люди вовсе не таковы, какими они описываются, что между образом преданного советскому строю, бодрого, жизнерадостного и готового пожертвовать собой во имя коммунистических идеалов положительного героя советской литературы и действительными убеждениями и поведением советского гражданина дистанция огромного размера и совершенно определенного характера.

Разрыв между советской действительностью и официальным описанием ее очевиден из сравнительного рассмотрения любых источников. Будучи последовательно проведенным, это сравнение дает безусловное основание для определения, когда и каким образом описание искажает действительность. И если в создаваемых по воле советской власти источниках действительность отражается как бы в кривом зеркале, то сравнение этого отображения с отражением, пусть даже неполным, но полученным из независящих от этой воли источников, позволяет определить «радиус кривизны» этого «зеркала», т. е. найти методический ключ для оценки и использования также и кривого изображения.

Различение между миром советской действительности и его описанием большевиками есть фундаментальная методологическая предпосылка, а анализ взаимоотношения между тем и другим — важнейшая задача исследования, отдающего себе отчет в источниках добываемых знаний. Пренебрежение этим анализом делает невозможной четкую отработку основных понятий, характеризующих природу сталинской власти, влечет исследователя по пути неосновательного доверия к коммунистической фразеологии и приводит лишь к наукообразному оформлению ходячих мнений-мифов, коренящихся в неуменьи осознать принципиальные отличия сталинизма от других политических явлений как прошлого, так и современности и в неосознанной уверенности в том, что, так или иначе, жизнь в Советском Союзе сводится к комбинациям элементов прежней русской и современной европейской жизни.