Андрей Битов - "Дайте времени поговорить его языком..." (интервью)

Андрей Битов

«ДАЙТЕ ВРЕМЕНИ ПОГОВОРИТЬ ЕГО ЯЗЫКОМ…»

(интервью)

— Андрей Георгиевич, вы много размышляли и писали о времени… И смена исторических эпох, выраженная в том числе и цифрами, по-моему, никогда не казалась вам условностью…

— Конечно, смена века — не условность. Меня очень занимал этот переход, и я к нему готовился. Не рассчитывал, как бы дожить, — по молодости лет не можешь же себе представить, что тебе будет за шестьдесят. Но, в общем, я ждал этого перехода через нули и по этому поводу что-то делал. Поставил себе задачи, как стахановец, и, как ни странно, выполнил эти задачи. Одна — это памятник зайцу, который перебежал дорогу Пушкину в Михайловском. Я этим памятником всем надоел: хотел, чтобы он появился ровно в канун перехода. А вторая: отметить пятого января 2001 года — пятидесятилетие смерти Платонова, который, при некотором воображении, может представиться писателем будущего.

— А когда появился памятник зайцу?

— Единственная дата, которую по сей день не пересчитали по новому стилю, 14 декабря. Я пересчитал, получается 26 декабря, как раз на Рождество. И вот я на Сочельник 2000 года назначил памятник зайцу — к 175-летию декабристов и юбилейной дате Пушкина. Конечно, возмущения это вызвало много, в том числе и в отношении к декабристам. Либерального возмущения, и пушкиноведческого возмущения, и православного — от РПЦ, значит… Вот как уха-то нет у людей! Да что ж такое, у них только что КГБ было, а они РПЦ называются! Господь наказывает бесчувствием к языку. О таком же случае мне рассказывала вторая жена. Она училась в школе уже после смерти Сталина, учительница пришла в класс и говорит: «Поздравляю вас, дети, введено новое сокращение — ВОСР, то есть Великая Октябрьская социалистическая революция»…

Так вот, противников этого зайца было много, и спасибо директору Михайловского заповедника Георгию Василевичу: открытие памятника — это была его заслуга. На него было большое давление, но он оказался человеком слова. Для меня это было вопросом принципа, идеи — для него это был вопрос жизни. Во всяком случае, памятник в Михайловском стоит. А смысл этого памятника, как я со своими амбициями считаю, может доходить еще достаточно долго. Как такое маленькое дао. Ну, и потом, традиция парковой архитектуры не нарушена: копия верстового столба, ничего лишнего.

— А почему церковь была против?

— А они где захотят, там беса и увидят. К тому же я жидомасон. По спискам. А РПЦ почему-то верит этим спискам. В общем, Бог с ними, грех во время поста даже жалкому гневу предаваться. Зайчик стоит — пусть думают, зачем. Это вам не кот ученый, это серьезная вещь! Над ней надо очень долго думать. Я полвека думал, с детских лет. И сейчас с амбицией говорю, цитируя Тома Сойера: не всякому мальчику доверят красить забор в воскресенье. Другие не сделали — я сделал. Конечно, с помощью других людей: один это не осилишь.

— Вы объясняли его как памятник выбору?

— Конечно, выбору: Пушкин собрался, его что-то толкает, у него же интуиция. Ну, и соскучился в Михайловском, истосковался, да написал кучу, мало ли чего хочется… Что-то его толкало к Петербургу. Да еще царь помер. Потом… зайчик остановил. Не поехал. А так бы, как царю откровенно признался, конечно, был бы на Сенатской площади. Куда ж деваться? А тогда был бы и в Сибири — и история была бы другая. Странное дело: какой-то титулярный советник, ерунда собачья, а история России могла бы поменяться оттого, что Пушкин стал бы декабристом… Он все предвидел! Он же написал «Воображаемый разговор» — о том, что наговорил бы царю дерзостей, а тот сослал бы его в Сибирь, где он написал бы поэму «Ермак» или «Кочум» разнообразными размерами с рифмами. Совершенно другая история! Декабристы все вернулись такие здоровые, крепкие… На них еще любовался Лев Николаевич Толстой и говорил: в какие развалины превратились светские судьбы и какие крепкие — борода лопатой вернулись мужики из Сибири! Без них Сибирь была бы другая, потому что они ведь там пустили какие-то ростки просвещения, интеллигентности. До сих пор трогательно посещать деревенские музейчики, в которых какой-нибудь мужик шукшинского характера откопает оловянную ложку и верит, что она декабристская…

Ну, это я ушел в сторону — но много в том зайчике мысли. Вот, одну историю вспомнил… Я ее недолюбливаю — может быть, из-за некоторых вещей, которые до сих пор не время рассказывать. Так вот, в «Метрополь» некоторые из приглашенных не пошли.

— Заяц?

— А был замечательный совершенно ответ Трифонова. Трифонов был в золотой поре и как-то умудрялся качественные свои, безусловно живущие до сих пор тексты публиковать, и даже выезжать за кордон, не ведя никаких дурных дел. И он сказал очень четко: «Когда у человека своя игра, он в чужую не играет». У меня тоже была своя игра, я же накануне выпустил «Пушкинский дом» за границей, мне бы хватило. Но я не был достаточно тверд.

Так что с зайцем не такая простая вещь — правильно Трифонов ответил… И сейчас очень важное время, и сейчас зайчики важны. Не дай Бог никакого радикализма! Пусть это болото, это гниение продолжается как можно дольше. Распад должен произойти и просохнуть естественным путем. Надо наконец не торопить историю. Начинаешь отдавать должное проклинаемым советским политикам за то, что они продержались без гражданской войны; гниение при них продолжалось мирным путем. И поколение наросло. Это же поколение было послано в Афганистан — третье, то, которое дедушку Ленина уже не в гробу видало, а просто не помнило. Три поколения потрачено — три должно быть, чтобы вернуться хотя бы в прежнюю точку. Так что заяц будет пониматься все глубже и глубже… Нельзя рвать историю на куски — ее надо иметь. А у нас все время какие-то ошибки и списывание предыдущего периода — ну никуда из этого не вырваться! Списать предыдущий период как ошибку, как будто поменять предыдущий состав кабинета министров. Укрепление вертикали напоминает мне засорение моего бачка — когда я ищу эту штуку с резинкой, чтобы протолкнуть… В общем, дайте времени поговорить его языком. Ведь столько усилий ушло на последовательность! Важно не повредить поколению наших поздних детей — не ранних, а тех, которые сейчас тинэйджеры. У меня в «Оглашенных» есть разговор с ребенком. Этот ребенок утверждал, что самостоятельные люди начали рождаться с 1985 года. Мой младший сын — 1988 года. Тот мальчик не верил, что такой старый человек может иметь самостоятельного сына, и очень меня похвалил за это. Я его спрашиваю: «А ты с какого? — А я с 1985». И старец какой-то сказал, что очень новые люди родились, но очень страшная судьба им предстоит. Такое у него страшное было пророчество.

И вот 2002 год. Мир разменял его отвратительным способом — одиннадцатым сентября. Меня тоже напугала Америка — то, что с ней случилось, — потому что я вижу за этим, не дай Бог, более страшные вещи, чем любая политика, любая идеология или, тем более, сопротивление светлых сил темным. Я вижу биологическую сторону того, что произошло. Для нас самое неизвестное — это аппараты регуляции поведения. Сколько бы у нас ни было мозгов, пятью процентами мы варим, а девяноста пятью — осуществляем программу. Если вид идет на самоуничтожение — а вид же состоит из отдельных представителей, и из этих камикадзе тоже — так вот, если он идет на такую выработку регуляции, то это более страшно, чем любая политика; это космическое что-то.

Когда в свое время советская власть, вполне приготовленная к гибели и поэтому стремившаяся выжить, спустилась на Афганистан, я, например, перекрестился, потому что, по идее, готова была Югославия. И этого бы нам никогда никто не простил. Вдруг какое-то бестолковое движение — и бедный Афганистан отдувается за все.

— Может быть, такая страшная и неожиданная биологическая регуляция является сигналом, который человечество должно правильно понять?

— У нас до сих пор ни при каких обстоятельствах не произносят имя Мальтуса, боятся не знаю чего — расизма, фашизма или просто самих себя. А биологический фактор может оказаться важнее всех других — этологического и экологического. Но это, в то же время, может быть сигналом того, что миру нужна не глобализация, а объединение. Ведь технические средства, которые нарабатываются человечеством, могут быть и во спасение, и во гибель, да? Мир был двухсистемным — с двух сторон подвесили, как елочные игрушки, по бомбе, и мир спокойно за наш счет существовал: мы были империей зла, очень легко было на нас все навешивать, третий мир потихоньку подрастал… Вся планета была в балансе, и такого долгого мира, в общем, не знала. Стоило распасться этому противостоянию — и весь мир пошел мелкими вспышками. Пока что он такой искрящий, но идеей борьбы с терроризмом затеяна глобальная история. Потому что если, не дай Бог, тайный антиамериканизм, который всюду распространен, будет перевешен в антимусульманство, — многие пойдут трещины, и все замечательно сгорит. Впервые я начинаю понимать, что имел в виду Иисус, когда говорил: «Подставь правую щеку». Всегда мне было непонятно, зачем ее подставлять, я был советского розлива человек… Правым быть нельзя. Две правоты — это две агрессии. Вот и все. Нельзя быть правым, надо иметь чувство жизни во спасение.