Георгий Плеханов - Огюстен Тьерри и материалистическое понимание истории

Георгий Валентинович Плеханов

Огюстен Тьерри и материалистическое понимание истории

Огюстен Тьерри принадлежит к замечательной группе тех известных ученых, которые в эпоху Реставрации возобновили во Франции исторические исследования. В этой группе не было ни учителя, ни учеников. Тем не менее она образует настоящую школу, основные концепции которой весьма полезно рассмотреть.

Шатобриан обозначил эту школу именем школы политической. Это не точно. В самом деле, – философы XVIII века твердо убежденные в том, что положение народа всецело определяется законодательством умели связывать «законодательство» только с преднамеренным действием законодателя. Это и есть точка зрения политическая par exellence. Отсюда естественно вытекает, что гражданские законы каждого данного народа обязаны своим происхождением его политической конституции, его правительству. Философы неустанно повторяли это.

Для Гизо истинно как раз противоположное. «Большая часть писателей, историков и публицистов, говорит он, старалась объяснить данное состояние общества, степень или род его цивилизации политическими учреждениями того общества. Было бы благоразумнее начинать изучение самого общества для того, чтобы узнать и понять его политические учреждения. Прежде, чем стать причиной, учреждения являются следствием, общество создает их прежде, чем начинает изменяться под их влиянием и вместо того, чтобы о состоянии народа судить по форме его правительства, надо прежде всего исследовать состояние народа, чтобы судить каково должно быть, каково могло быть его правительство».

В этом Минье совершенно согласен с Гизо. Для него также политические учреждения являются следствиями прежде чем стать причиной.

Общественное движение определяется господствующими интересами и это движение определяет и форму правительства. Когда правительство перестает соответствовать состоянию народа, оно исчезает. Так феодализм существовал в нуждах людей, еще не существуя фактически; затем он существовал фактически, переставая соответствовать нуждам, отчего прекратилось, наконец, его фактическое существование. Освобождение комунн изменило все внутренние и внешние отношения европейских обществ. Оно дало новое направление политической эволюции Европы. «Демократия, абсолютная монархия и представительная система явились его результатом; демократия там, где коммунны властвовали самостоятельно, абсолютные монархии там, где они вступали в союз с королями, которых они не могли обуздать – представительная система там, где вассалы использовали коммуны, чтобы ограничить королевскую власть.

Огюстен Тьерри не менее далек от точки зрения философов XVIII века. «Конституции это одежды общества», говорит он. Старая школа уделяла слишком много внимания генеологии королей. Она не оставляла места никакой самодеятельности людских масс. «Если переселяется целый народ и находит себе новое местожительство, то это по словам летописцев и поэтов, некий герой, чтобы прославить свое имя, задумал основать империю; если устанавливаются новые обычаи, – это какой-либо законодатель измышляет и устанавливает их. Если образовывается город, – это какой-то князь дает ему существование; и всегда народ, граждане, является материалом для планов одного человека». Таким образом изложение каждой эпохи становилось рассказом о рождении, воспитании, о жизни и смерти законодателя. Эта манера писать историю была естественной для монахов средневековья: монахи писатели питали исключительное предпочтение к тем людям, которые приносили наиболее даров церквам и монастырям. Но этот способ является недостойным для современных историков. То, что нам нужно в настоящее время, это настоящая история страны, история народа, история граждан. Эта история представила бы нам одновременно и примеры управления и тот сочувственный интерес, который мы напрасно ищем в авантюрах маленького числа привилегированных лиц, целиком занимающих сцену истории. В наших душах гораздо скорее пробудилась бы привязанность к участи массы людей, которые жили и чувствовали как и мы, – чем к судьбе вельмож и князей, о которой одной рассказывают нам и которая одна лишь не дает нам полезных уроков. Движение народных масс по пути к свободе и благоденствию нам показалось бы более внушительным, чем шествие завоевателей; – а их несчастья более трогательными, чем бедствия лишенных владения королей.

Таким образом, народ, вся нация должна быть героем истории. Огюстен Тьерри говорит не иначе, как с глухим гневом об этих самых законодателях (завоевателях), к которым беспрестанно взывала историческая школа XVIII века. Это не все. В массе «граждан» есть привилегированные и обездоленные угнетатели и угнетаемые. Жизнь этих последних должна привлекать внимание историков. «Мы их потомки, думаем, что они чего-нибудь стоили и что наиболее многочисленная и наиболее забытая часть нации заслуживает того, чтобы воскреснуть в истории. Если дворянство может в прошлом претендовать на высокие воинские подвиги и воинскую славу то-есть слава и у простонародья, – слава мастерства и таланта. Простолюдин дрессировал боевого коня дворянина, он скреплял стальные бляхи его брони; те, кто увеселял замковые празднества музыкой и поэзией, были тоже из простонародья; наконец, язык, на котором мы сейчас говорим, – это язык простонародья; оно создало его в то время, когда во дворах и замковых башнях дворянства раздавались грубые гортанные звуки германского наречия.

Не раз Огюстен Тьерри с гордостью напоминает, что он разночинец, сын третьего сословия. И он им остается во всех отношениях. Он становится на сторону этого сословия; его точка зрения, – точка зрения борьбы простонародья с дворянством, точка зрения классовой борьбы. Может быть это удивит не одного читателя. Обычно полагают, что социалисты марксистской школы первые ввели эту концепцию в историческую науку – но это ошибочно. Она была введена до Маркса, она господствовала в той исторической французской школе, которую Шатобриан не точно назвал политической школой, и к которой принадлежал Огюстен Тьерри.

Для Гизо вся история Франции есть борьба, война между классами. В продолжение более XIII веков, Франция состояла из двух народов; один народ – победитель, – дворянство; и другой – побежденный – третье сословие. В течение более 13-ти столетий, народ – побежденный боролся, чтобы стряхнуть иго победителей. Борьба происходила во всех формах и всяким оружием: «когда в 1789 году представители всей Франции были созваны в одно собрание, эти два народа поспешили возобновить свои старые распри, наконец пришел день покончить с ними. Революция изменила взаимоотношение этих двух народов; прежний народ – побежденный стал победителем, он в свою очередь завоевал Францию. Даже Реставрация была принуждена принять этот совершившийся факт. Хартия объявляла, что этот факт имеет своим источником право, и подписывая Хартию, Людовик XVIII сделался главой новых победителей. Но народ, только что побежденный, – прежний народ – победитель, – не покорился своему поражению. Он продолжает свою старую 13-ти вековую борьбу. И в дебатах в Парламенте вопрос ставится как он ставился и прежде, равенство или привилегия, средний класс или аристократия. Мир между ними не возможен. Примирить их – химерический замысел. Привести их к соглашению, – было бы не менее несбыточной мечтой».

Здесь нет недостатка ни в ясности, ни в определенности. Но Гизо умел говорить с еще большей ясностью, с еще большей определенностью. Когда по выходе в свет вышеуказанной работы, его политические враги упрекали его в разжигании гражданской войны, он ответил, что, указав на исторический факт существования борьбы классов, он не сказал ничего нового. «Я хотел только, – писал он, – вкратце изложить политическую историю Франции. Борьба классов наполняет, или вернее, делает всю эту историю (sicl). Об этом знали и говорили за много веков до революции. Знали и говорили в 1789 г., знали и говорили три месяца тому назад. Хотя меня теперь обвиняют в том, что я это сказал, я не думаю, чтобы кто-нибудь этого не помнил. Факты не уничтожаются по доброй воле и ради временных удобств министерств и партий. Что сказал бы господин де Буленвилье, если бы, возвратясь в нашу среду он услышал отрицание того, что третье сословие вело войну против дворянства, что оно боролось с ним постоянно за уничтожение его привилегий и за установление равенства с ним? Что сказали бы те многие мужественные буржуа, которые были посланы в Генеральные Штабы для защиты или завоевания прав своего сословия, – если бы они воскресли, чтобы узнать, что дворянство не вело борьбы с третьим сословием, что оно не поднимало тревоги, видя его рост, что оно не противодействовало всегда его усилению в обществе и укреплению его влияния?»

Конец ознакомительного фрагмента.