Роман Солнцев - Напоминание о счастье

Роман СОЛНЦЕВ

НАПОМИНАНИЕ О СЧАСТЬЕ

Поэты, в отличие от политиков, не умеют скрывать своих чувств и вечно "подставляются", распахивая душу перед читателями, признаваясь им в самом тайном и сокровенном. Но чудо поэзии в том, вероятно, и заключается, что исповедь поэта находит отклик в чужих сердцах. Поэты как дети - не устают объясняться в любви всему миру и надеются на взаимность. А ведь мир жесток, и с возрастом лишь накапливается горечь разочарований...

Впрочем, мой сегодняшний собеседник, Роман Харисович Солнцев, - не только поэт. Будучи автором многих повестей и рассказов, он хорошо разбирается в прозе жизни, а его опыт работы для театра помогает ему постигать тайную драматургию быстротекущей реальности. Кроме того, он является сопредседателем Союза российских писателей, директором Сибирского филиала Русского ПЕН-центра, главным редактором литературного журнала для семейного чтения "День и ночь", инициатором многих издательских проектов. А начали мы разговор, как и водится, с воспоминаний...

ТАКОЙ, КАК ЕСТЬСмотри на меня не сурово.Я слабый сын поколенья.О жесткие кепки сугробовсвои окровавил колени.Весной меня жалили змеи.Лицо мне сожгли комары.Но я сочинять умеюстихи и творить костры.Я только по пьянке спесив.Могу и железо есть.Прости, что я некрасив.Прими такого, как есть.

- Читая это стихотворение из твоей новой, еще не изданной книги "Напоминание о счастье", я невольно вспоминаю твои же давние стихи: "Мне двадцать шесть, рыжеет волос, и сух мой голос в телефон. Подходит лермонтовский возраст, торопит он, торопит он..."

- Мы же все жили с оглядкой на великих... Не из самонадеянности, конечно, но из суеверия. Кстати, вчерашней ночью я записал совсем уж горестные строчки: "Глупость непостижная уму. Упустить свой жребий не боишься? Пушкин спит понятно почему. Ну а ты-то спать чего ложишься?" Ведь если честно - не сделано и десятой доли того, о чем мечталось. Да и мечталось не так дерзко, как должно мечтаться в молодости. Смотрю на сегодняшних молодых людей с восторгом - какие смелые, уверенные... Или играют в эту уверенность? Но нам и это было невозможно. Шибко умных, шибко смелых охолаживали. Мы, кривой травкой вылезшие из-под красной плиты, долгие годы считались молодыми - государство поощряло инфантилизм. Пионеры до 14 лет, комсомольцы до 30, а то и 40... власти это нравилось. Еще недавно писатель в 50 лет шел по разряду молодых...

- А у того же Лермонтова, в повести "Вадим", есть брошенная мимоходом фраза: "В комнату зашел старик лет сорока..."

- Мы же в сорок считались юношами... Поощрялось презрение к "мещанству", к быту, к семье... только поезда, только сиреневый туман, только вперед, в неведомое... И до старости - ты скиталец... Дешевая, не слишком раздумывающая рабочая сила для государства... Могу вспомнить те же наши дни на целине, и прямо над нами, в небе Казахстана, испытания атомной бомбы... Конечно, в затянувшейся молодости было и светлое что-то: романтизм, наивность... Вот почему в России было (и осталось) столько стихотворцев. Ни в одной стране мира нет столько поэтов, как у нас. Но когда не воспитываются бойцовские качества, крушение иллюзий неизбежно. И сейчас маятник пошел в другую сторону - сплошь и рядом искушение силой, пропаганда разных форм борьбы, драки, внедрение в кисельные мозги юных людей жестокой философии одиночества, недоверия к кому бы то ни было. Об этом я не могу не думать, работая в Красноярском литературном лицее, да и во время встреч с молодежью в школах и вузах города.

- Насчет инфантилизма ты прав, конечно. Хотя можно вспомнить и о том, как нам постоянно ставили в пример 16-летнего Гайдара, который командовал полком...

- Да, но в те годы нигде ни одной строки не было о том, какая расплата ожидала Аркадия Петровича за такое раннее взросление: водка и психушка. Потому что не мог он забыть, как расстреливал из пулемета хакасские села... Как же найти золотую середину в искусстве? Или, как говорили в древности, золотое сечение. Чтобы в книге была и правда, и красота, и духовность, и чистота дыхания. Ведь в России книга всегда была чем-то большим, нежели просто кучей склеенной бумаги для развлечения. Вот и приходится задаваться вопросом: а ты-то что пишешь? А ты-то куда зовешь? Или просто пятки щекочешь, или на ночь страшилки рассказываешь?

- Ну и как ты отвечаешь на эти вопросы?

- Отвечаю делом. Нынче у меня на выходе несколько повестей, написанных в последние годы. Некоторые из них печатались в "Новом мире", например, "Иностранцы". Две повести были в журнале "Нева", одна выдвигалась на букеровскую премию. Но где достать эти журналы? Их не в каждой библиотеке нынче выписывают - дорого. Книги же, изданные в провинции, до Москвы не доходят, критики их не видят, по телевидению про них не расскажут. Сегодня знают или тех, кто уже был известен в доперестроечное время (впрочем, многих и подзабыли), или тех, кто пишет детективы. Что касается стихов, они издаются и в Москве, и в провинции крохотным тиражом, в 100, 300 экземпляров. Если 2 тысячи - это уже успех (и риск для издателя). Вопрос: что делать? Делать то, что и делал, - работать по совести. Здесь для меня великий пример - Виктор Петрович Астафьев, мудрец, поэт, восхитительный рассказчик. Жадный интерес к жизни, страстная любовь к свету и тьме (да, и тьма нужна человеку!) дарят ему творческое долголетие.

- Не мешает ли творчеству педагогическая работа в литературном лицее?

- Эта работа отнимает силы, но дает радость. Хуже, когда наоборот! (Смеется.) Я веду в лицее мастерскую, мы с ребятами анализируем замечательные произведения классиков, размышляем над их черновиками, пишем сказки, стихи, диалоги, критикуем друг друга. Сейчас мы все вместе сочиняем пьесу о современной школе. Хорошо, что мэрия выделила деньги на ремонт помещения, где мы работаем. Скоро у нас будет еще три комнаты для занятий, что очень важно, так как к нам просятся с нового года еще около 70 юных сочинителей. Дети у нас замечательные! Даже язвительный Саша Силаев, который, кстати, ведет у нас мастерскую по журналистике, сказал, что "таких детей не бывает"...

- В последнее время участились критические нападки на интеллигентов-"шестидесятников", к которым, мне кажется, можно с полным правом отнести и тебя. Что ты скажешь по этому поводу?

- Для меня "шестидесятники" - это и Окуджава, и Распутин, и Евтушенко, и Юрий Кузнецов, и Горбачев, и Сахаров. Не представляю себе, кто бы мог бросить в них камень...

- Бросают, да еще как!

- Боюсь, здесь просто прячется некий медицинский диагноз. Или это люди безмерно перед Россией виноватые, но перебрасывающие свое озлобление на других людей (по принципу "держи вора"), или те, кто в любые времена плюет во вчерашний день. Поэтому мне стыдно слышать эти поношения, особенно произнесенные талантливо, со слезой в глазу. Я в таких случаях думаю: вот бы судьба дала вам возможность быть рупором своего поколения - что бы вы наговорили?! Но история не знает сослагательного наклонения, и упрекать свой народ за то, что он когда-то не тех полюбил (а он любил их!), значит ставить себя вне своего народа.

...БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПОЭТ?Карманы пусты,удивить тебя нечем.Я ухо себе оторву -держи, как цветок,этим красным вечером.Не гляди на Москву.Здесь тоже можно житьи надеяться.Народ честнее стократ.Сибирь никогда никудане денется,а столицы горят...

- Учитывая твой опыт работы народным депутатом СССР и пребывание в краевой администрации, не кажется ли тебе, что любое искушение властью губительно для писателя?

- Надо еще разобраться, что такое власть. Когда меня на учредительном съезде Союза российских писателей избрали сопредседателем и секретарем правления и когда давали дачу в Переделкине и ставили на очередь на квартиру в Москве - вот это, я думаю, было искушение властью. Но когда за меня проголосовало 70 процентов красноярцев, избрав народным депутатом СССР, я, знавший эту жизнь не понаслышке, хлебнул столько за эти годы людского горя, надежд и разочарований... И когда меня из Москвы позвал обратно в Красноярск наш первый губернатор Аркадий Вепрев, я бросил все соблазны упомянутой писательской власти и стал работать в администрации на очень зыбкой должности, с утра до вечера встречаясь с самыми разными людьми... Люди шли ко мне и звонили на работу и домой, в любое время суток. А самое главное - ни разу ни Вепрев, ни Зубов не попросили меня пойти против совести, в чем, кстати, я их самих также не могу упрекнуть. Но, конечно, когда усилились нелады в государстве, когда люди подолгу не получали зарплату и пенсии, я, не имеющий отношения к экономике, все равно чувствовал безмерный стыд... Так что положение нашего брата во власти очень болезненно. И сейчас, например, мне куда легче смотреть людям в глаза.