А Скалдин - Затемнённый лик

Скалдин А

Затемнённый лик

Алексей Скалдин

Затемнённый лик

(По поводу книги В. В. Розанова "Метафизика Христианства")

Самодовлеющий пол. Формула "самодовлеющий пол" подобна иной: "искусство для искусства", столь часто повторяемой в наши дни. Итак, я начинаю с аналогии.

Когда-то, и очень недавно, нужно было говорить: "искусство для искусства", дабы отмести прочь всё не принадлежащее области искусства. Эта формула, исполняя обязанности новой метлы, мела чисто, но теперь, когда она поистрепалась, когда её уже перестают понимать, пришла пора выяснить, что роль её только служебная. Изба выметена, остались в ней блюдущие чистоту, и можно, пожалуй, на время остаться без метлы. Пора сказать во всеуслышанье: "Искусство может оставаться самим собою, но мы желаем осознать его место в иерархии ценностей, выяснить его цель, не умаляя тем, но возвеличивая его достоинство". Повторять ли избитую истину о великих художниках, не полагавших достижение своей художнической цели в чередовании звучных строф и соналожении ярких красок. Сие им присуще по праву владения, как великим мастерам, но не в этом только их заслуга, и никогда прекраснейшее само по себе (формально) японское искусство не будет идеальным для истинного европейца - эллинского потомка и наследника в духе, ибо японская живопись не знает картины и, следовательно, не ищет синтеза, ибо японская литература органически чужда Дантовой "Божественной комедии". Великолепно-отчётлива китайская бронза, но сколь великолепнее Фидиев "Зевс", помавающий бровями, сколь великолепнее микеланджеловские "Моисей" и "Давид" и сколь характернее для истинно-человеческого духа химеры собора Парижской Богоматери именно тем, что они водружены на Божьем храме. Не восхвалять в с ё э т о я собираюсь, но просто указать на явное б о л ь ш е е великолепие с и х.

У японцев есть утверждение пола ради пола. Так неужели Розанов - жёлтая опасность?

Дана власть вязать и решить. Нет! Сам Розанов, наверное, не жёлтая опасность, ибо он всё же европеец и не вполне адекватен своим книгам (это можно доказывать с фактами в руках). Он всем сердцем возлюбил Библию, но в книгах его заключается потенциальная жёлтая опасность потому, что в Библии он возлюбил только ветхозаветную её часть, до Христа, а жёлтая опасность в нас самих, в том, что мы можем противопоставить Дальнему Востоку. Да, конечно же, только Лик Христов и уж никак не еврейское обрезание и половое благодушие.

Во Христе пол мучителен, но в Нём же и разрешение этого вопроса вопросов.

Здесь, в Петербурге, не принято удивляться чему-либо. И это "не принято" так глубоко вросло в здешние души, что спроси: может ли быть, чтобы А, В, С и ещё несколько (имена рек), люди совершенно различные, собрались в кружок под девизом "искусство для искусства" (будь это поэты, живописцы или музыканты - всё равно), - петербуржец ответит: "Отчего же? Я их понимаю". Но, право, он их не понимает, да и как же понять, когда здесь эклектизм должен быть положен во главу всех углов? Если уж нашли возможным А, В и С объединиться, то не значит ли это, что вопрос творчества для них только вопрос методологический?

И заседают в подобном кружке А, В и С, люди симпатичные, хорошие, заседают добросовестно и решают, почему стихотворение А, как сонет, плохо и почему сонет В хорош... Очень мило. Никто не может обвинить симпатичных дилетантов, ибо специалисты в кружки не объединяются, в том, что не умеют отличить ямба от хорея. Да, но всё же их следует обвинять в том, что у них плохая, недалёкая эстетика.

Пусть этот А, распинающийся в кружке за чистое искусство, выйдя после заседания куда-нибудь на Фонтанку, когда хлещет в лицо косой дождь, сердито бурлят волны и холодный ветер свищет из-за углов, пусть он почувствует здесь, перед лицом хаотической природы, что дана нам тёмная пока для нас власть вязать и решать, почувствовать необходимость этого дара, и (если он А, дитя) что мировая игрушка еще недоделана, и рано отделывать её поверхность. Куда деваться с одними, хотя и добрыми, ямбами и хореями в октябрьский ненастный вечер перед лицом природы, как бы возвращающейся к своей первоначальной бесформенности? Вот, поистине, покушение с негодными средствами, эти самодовлеющие ямбы и хореи.

Просветлённая эстетика. Пожелаем, чтобы А просветил свою эстетику через возложение её на Платоновы мощи, если уж эстетика Данта и Владимира Соловьёва ему не по плечу. Просветлить - значит исцелить. От такого исцеления было бы только хорошее, ибо очень острым должно быть мировосприятие исцелённого калеки и потому сколь полезным может оказаться исцелённый калека.

Кто желает быть архитектором в мире, да призовёт себе на помощь Мнемозину и её дочерей. Вместе с музами и во главе их грядет Аполлон Архитектор по преимуществу.

Пожелаем того же и Розанову. Пусть он сначала вспомнит, поймёт, что мир до Христа был хаотичен безусловно, что только с Христом явилась уверенность в победе над миром. После Христа хаотичность мира стала условной. До Христа души благочестивейших царей и пророков, души людей, коих мы чтим святыми, шли в Ад, ибо прежнего, Адамова Рая, уже не существовало, и нового, Христова, ещё не было. Христос же по смерти своей извёл души усопших из Ада.

В утверждении, что положено начало божественному подчинению Хаоса, и заключается смысл Христовых слов: "Мужайтесь. Я победил мир".

Содержимое мира - плоть. В субъективных формах духа мы стараемся высветлить это содержание. Но в субъективных формах высветления борьба Аполлона и Диониса,- в этом ещё нет победы. Победа Христова в том, что рождена форма объективная и что Плоть становится столь же объективной, как и Дух Христов.

А если Христова Рая нет, на что мне самодовлеющие ямбы и хореи, на что мне самодовлеющий пол? В отрицании Христова Рая начало возвращено.

У Розанова дурной вкус. Пусть он просветлит свою эстетику, и тогда он увидит, что в хаосе самодовлеющих и только самодовлеющих вещей её нет. Она начало устроения.

Розанов умён и силён, и поэтому ему можно смело посоветовать возложить свою эстетику не на Платоновы мощи, а на Евангелие и Апокалипсис.

Кто не эллин - тот не христианин. Зерно христианства в еврействе, но рост его в эллинстве. Зерно в ясном сознании того, что Бог един, рост - в стремлении к единству мира.

Знаем, что еврейство было избранным народом, но Библия рассказывает нам, как этот народ в его избранничестве постоянно приходилось удерживать на тугих вожжах. Причина, очевидно, кроется в тягостности непреложного сознания об истинном бытии Бога Единого и в некотором неверии, пожалуй, отсюда проистекающем. Соломон, мудрейший из людей, соблазнился и принёс идольные жертвы. Я хочу указать на то, что между собой они постоянно твердили: "Мы избранные, мы - цари, Мессия лишь для нас. Придёт Мессия, и будем господствовать в мире". Когда пришёл Мессия и. сказал: "Несть ни эллин, ни варвар, ни иудей, пойдите и принесите себя в жертву миру, его брожению и росту",- они Мессию не поняли. Для них это был не тот Мессия, которого они ждали. Они думали, что Мессия нужен только для того, чтобы утвердить ясность их представлений об Едином Боге, укрепить их в вере отцов. Мессия же принёс новое, и, не приняв этого нового, они за чечевичную похлёбку национального избранничества и отобщённости продали свои права первородства. И сознание Бога ушло от них, началось распыление по лицу земли. Бога заслонила национальная обособленность.

Спешу оговориться: в еврействе было два зерна. Одно захотело прорасти, понимая как начало приложения сознания к делу слова Божьи: "Что Бог очистил, то ты не скверни". Другое прорасти не захотело и потому для мира умерло. Здесь я мог бы прибавить несколько соображений, касающихся дальнейшей роли еврейства и подтверждающих только что сказанные выводы, но не хочу незаслуженно прослыть антисемитом, что по нынешним временам так легко. Когда зерно прорастает, оно перестаёт быть самим собою и в росте становится чем-то одним с теплом, светом, влагой и землёй. В эллине и его младшем брате римлянине, а также в отце их египтянине было заложено стремление к единству, это самое стремление роста, стремление к единости с миром. У египтян Изида ищет, собирает воедино разбросанные члены Озириса, а эллин ставит алтари "Неведомому Богу".

Сам Розанов передаёт в своей книге "Около церковных стен" следующее:

"Древние политеисты не только не исключали поклонения никакому, чуждому им самим богу, но были так простодушны и ласковы ко всем народам, что на тот случай, если в какой-нибудь стране, так сказать, географически не открытой, тамошнее население или по какой-нибудь случайности не поставили своему богу - то вот они, афиняне, ставят этому Deo idnoto алтарь, и таким образом божество не остаётся без жертвы, а народец ничего не терпит за безбожие".

Готовность к религиозному проникновению удивительная. И поэтому Павлу легче проповедовать перед Ареопагом, нежели перед Синедрионом.