Юрий Жуков - Сталин: операция «Эрмитаж» Страница 10

Следует признать, что эксперты Музейного отдела действовали так, как подсказывал им опыт и знания; тот навык работы, когда главным становится не рыночная стоимость, а время, отделяющее нас от момента создания вещи, мастерство, талант, вложенный в нее творцом. Да еще, наконец, характерность, даже тривиальность для эпохи, которую невозможно понять по отдельным вырванным из нее, хотя и гениальным, уникальным образцам.

Принимать решения экспертам Музейного отдела приходилось чуть ли не круглые сутки. Помимо Внешторга им нужно было контролировать еще три также вполне легальных канала, по которым произведения искусства, реликвии стали уходить за рубеж. Причем зачастую совершенно бесплатно – не давая никакого дохода государству.

Гражданская война обеспечила не только утверждение советской власти на шестой части планеты, но и независимость Финляндии, Эстонии, Латвии, Литвы, Польши. И потому десятки тысяч людей, сумевших доказать в Наркоминделе, что они сами или их отцы, матери родились на территории этих новообразованных государств, в полном согласии с законом приобретали соответствующее гражданство и устремлялись на вновь обретенную родину.

Уезжали, разумеется, с личным имуществом, а в нем могли оказаться не только одежда и обувь, мебель и еда. Попадались в чемоданах, сундуках, саквояжах и художественные изделия, в ценности которых таможенники, естественно, не разбирались.

Дабы предотвратить потенциальную утрату подлинных ценностей, Музейный отдел сформировал 8 февраля 1921 года особые Комиссии по контролю над вывозом, прежде всего – при московской и петроградской таможнях. С их созданием на тех же весьма немногочисленных сотрудников отдела свалился дополнительный груз забот и ответственности.

Всего за два года – период наибольшего числа уезжавших – пришлось осмотреть, изучить и принять решение о разрешении на вывоз по 8 755 картинам, 5 126 рисункам, гравюрам, акварелям, 1 628 иконам, 2 888 изделиям из фарфора и хрусталя, 366 из бронзы, 4 606 коврам, 88 скульптурам.

К счастью, поток оптантов, как именовали таких эмигрантов, почти иссяк к весне 1923 года. Именно к счастью, ибо небольшой огрех в инструкции – то, что разрешение на вывоз независимо друг от друга выдавали и Наркомпрос, и Наркомвнешторг, – все же привел к утрате многих произведений, достойных музеев, а затем и к появлению их на европейском антикварном рынке (разумеется, с пометкой о русском происхождении).

Еще один легальный канал утечки произведений искусства и реликвий за рубеж просуществовал более короткий срок, но потребовал от экспертов Музейного отдела наивысшего уровня профессионализма. Ведь на этот раз приходилось решать судьбу ни больше ни меньше как экспонатов Эрмитажа, Гатчинского, петергофских, царскосельских дворцов, Академии художеств. Претензии же предъявляли уже не частные лица, а правительство Польши.

18 марта 1921 года на нейтральной территории – в столице Латвии Риге – представители РСФСР, УССР и Польши подписали вырабатывавшийся и обсуждавшийся не один месяц мирный договор. Он должен был зафиксировать нашу западную границу и позволял перейти от состояния войны к нормальным добрососедским отношениям, возобновить давние, довоенные экономические связи.

Было, однако, в договоре и иное – желание поставить точку на сложном и противоречивом прошлом: на территориальных захватах Российской империи, ликвидации польской государственности, подавлении освободительных восстаний. Именно это и породило в тексте Рижского мирного договора девятую статью, обязывающую российскую и украинскую стороны возвратить захваченные начиная с 1 января 1772 года в Польше трофеи.

Мало того, польская сторона должна была получить назад и свое культурно-историческое достояние, при тех или иных обстоятельствах оказавшееся в России или на Украине: все библиотеки, архивы, археологические собрания, произведения искусства, реликвии, всякого рода коллекции – безразлично, частные, общественные или государственные.

Казалось бы, проблема решается весьма просто. Надо лишь составить списки, согласовать их на дипломатическом уровне и подготовить ценности к отправке. Однако параграф седьмой той же статьи утверждал, что все далеко не так однозначно: «Систематизированные, научно обработанные и представляющие законченное целое коллекции, являющиеся основой сокровищниц мирового культурного значения, не должны подлежать разрушению»[29].

Такая юридическая трактовка запутывала, осложняла вопрос, заставляла уточнять относительно каждой вещи – подлежит она возвращению в Польшу или нет. И тогда группа сотрудников Музейного отдела во главе с И. Грабарем, входившая в музейную подкомиссию Смешанной российско-украинско-польской комиссии, не преминула использовать, по сути, противоречивую формулировку в свою пользу.

В конце 1921 года (когда, собственно, и началась работа подкомиссии) И. Грабарь и его коллеги решили нарочито воспротивиться требованию польской стороны возвратить 160 гобеленов, когда-то украшавших Вавельский замок. Ученые заявляли, что шпалеры эти давно являются органической частью коллекций нескольких дворцов-музеев и лишь после длительных споров согласились на отправку этого редкого по красоте и единству собрания в Краков.

После столь же нарочито жарких споров уступили двадцать одну картину кисти Бернардо Белотто, прозванного Каналетто, – виды Варшавы, написанные по заказу короля Станислава Августа Понятовского, затем согласились на реэвакуацию нескольких тысяч колоколов, снятых с костелов и увезенных после отступления русской армии в 1915 году в глубь России.

Благодаря такой тактике сотрудники отдела отстояли, оставили за Эрмитажем две картины Рембрандта и Фрагонара, часть военных трофеев, а за музеем Академии художеств – часть так называемого Графического кабинета Станислава Августа.

Работа по разбору польского имущества завершилась в марте 1922 года. И сразу же работникам отдела пришлось окунуться в далекие от академического спокойствия проблемы, по сравнению с которыми не только дела с оптантами, но даже с Внешторгом показались детскими забавами.

Музейный отдел вынужден был принять участие в изъятии церковных ценностей. Это делалось ради помощи голодающим – для пополнения Фонда экспортных ценностей, так как внешторговский источник уже иссяк.

Голод, унесший сотни тысяч жизней, мы привыкли связывать прежде всего с Поволжьем, с засухой, начавшейся в мае 1921 года и уничтожившей посевы. В действительности все обстояло иначе.

Шесть лет мировой и гражданской войны, в течение которых у крестьян постоянно конфисковывались зерно и лошади, привели к самому страшному, что только может быть в сельском хозяйстве: к утрате посевного фонда. Это выяснилось в конце зимы, и уже 2 февраля 1921 года газета «Известия» поместила первый материал под рубрикой «Борьба с голодом», ставшей с того дня на долгие два с половиной года повседневной.

Информация, получаемая Наркомземом, свидетельствовала о подлинной катастрофе, и потому уже 22 февраля Президиум ВЦИК образовал Комиссию для помощи пострадавшему от голода населению Рязанской, Калужской, Орловской, Царицынской губерний. Несколькими днями позже Совет труда и обороны (СТО) – высший экономический орган республики – ассигновал 10 миллионов золотых рублей для закупки продовольствия и предметов первой необходимости за границей. Принимая такие решения, руководство страны надеялось по возможности быстро выправить положение, но вскоре осознало истинный масштаб бедствия, его неизбежные последствия.

Только 15 марта последовала более радикальная мера. Постановлением Президиума ВЦИК вместо продразверстки, душившей деревню, вводился продналог. Но даже это что-либо изменить, причем быстро, не могло: голод охватывал все новые и новые районы, распространился на Поволжье, Северный Кавказ, Украину.

В июле для сбора средств внутри страны и за ее пределами был образован Всероссийский комитет помощи голодающим. Однако и его усилий оказалось недостаточно. Только поэтому Ленин направил в ЦК 9 сентября письмо, потребовав решительно прекратить злоупотребления со средствами, выделявшимися РСФСР через Коминтерн как пособия для зарубежных компартий, и, не довольствуясь этим, нашел новый источник пополнения золотого запаса страны.

27 декабря 1921 года ВЦИК по предложению Ленина принял декрет «О ценностях, находящихся в церквах и монастырях»:

«Ввиду наличия колоссальных ценностей, находящихся в церквах и монастырях, как историко-художественного, так и чисто материального значения, все указанное имущество должно быть распределено на три части:

1. Имущество, имеющее историко-художественное значение, подлежит к исключительному ведению Отдела по делам музеев и охране памятников искусства и старины Наркомпроса, согласно инструкции к декрету об отделении церкви от государства (утварь, старинная мебель, картины и т. д.).