Николай Плахотный - Великая смута Страница 26

Короче, село жило полнокровной жизнью, в трудах и заботах. Обитатели его не помышляли ни о каких переворотах, тем более о низвержении законной власти. Но случилось то, о чем не догадывался даже Нострадамус: жизнь по всем швам стала давать трещины. Поговаривали: дескать, все это дела рук нечистой силы. И начинаешь верить.

Впрочем, политических проблем с колхозным экономистом мы никаким краем не касались. Под конец она, смущаясь, спросила:

– Долго ль собираюсь гостевать в Лядовенах?

Я ответил: до конца недели, если Москва не отзовет. А уже был четверг.

Наташа грустно улыбнулась:

– Впервые встречаю корреспондента, который никуда не бежит.

– Заверяю: я не посланец КГБ.

В глазах «домоводки» вспыхнул голубой огонек:

– Я в том уверена. Народ же беспокоится.

Мы посмеялись – и разошлись.

ДЫМ БЕЗ ОГНЯ

За ужином крестная со вздохом обронила:

– Скоро Гриши Лядова мама должна приехать. Надо бы могилку прибрать.

Всезнайка Валентина внесла ясность:

– Бабка Ляна уже побывала там.

Хлебнув глоток чаю, хозяин сказал:

– Сорок шесть лет минуло уже с того черного дня.

Судьбе угодно было соединить братскими узами далекий уральский город Пермь и село на берегу Реута.

31 мая сорок четвертого года в небе над Стрымбе произошел неравный бой. Краснозвездного сокола атаковали три крестоносных стервятника. С двумя наш справился. Третий же, вынырнув из-за тучи, выпустил в хвост несколько снарядов из скорострельной пушки. Стальная птица вспыхнула как факел и, теряя форсаж, беззвучно, по касательной падала на землю. Потом взрыв. Тишина. А через минуту-другую, как ни в чем ни бывало, в небо взвились невидимые жаворонки. Ангельскими голосами пропели осанну в честь бесстрашного сокола.

Так воссияло над землей имя молодого пермяка Григория Лядова. Правда, к тому времени он уже успел прославиться. Двумя годами раньше в небе над Сталинградом, мстя за погибшего друга, совершил воздушный таран вражеского «юнкерса», за что удостоин был звания Героя Советского Союза. Бой над тихоструйным Реутом был для бесстрашного летчика роковым, последним. Отдавая дань уважения подвигу гвардии капитана Лядова, его похоронили в центре села. Через год на могилу сына приехала его матушка Таисия Андреевна. Привезла холщовый мешочек родной землицы и саженцы необыкновенных роз, которые цветут с весны до глубокой осени.

Никто уже не помнит, кому первому явилась мысль переименовать село Стрымбе – присвоить имя героя, «отдавшего свою жизнь за счастье людей, которых никогда в глаза не видел». Так записано в резолюции митинга по случаю имянаречения села. Произошло это в мае 1966 года. С тех пор через две весны на третью приезжала Лядова из далекой Перми на сыновью могилку. Колхоз всячески пытался Таисии Андреевне материально подсобить. Нет и нет! Пробовали хотя бы дорогу оплатить. Она и тут увернулась от льготы, заявив, что билет ей покупают добрые люди в оба конца.

Я намеренно оттягивал свой отъезд, чтобы встретиться с Лядовой. Однако в ту осень она так и не объявилась. Большинство полагало: не иначе как старушка занемогла. А бывший бригадир полеводов Михаил Григорьевич Котос (ему сам предколхоза всегда при встречах первый руку подает) в уличной компании возле кафе сказал, как отрезал:

– В дурную погоду добрые люди по гостям не ездят.

Разумеется, бадя Михай имел в виду политические дрязги и кутерьму, охватившие в ту пору Молдову.

Ситуацию немного прояснил парень в джинсовой куртке, усыпанной множеством заклепок и с самокруткой в углу рта. Зло кривя губы и странно скособочясь, выдавил из себя:

– Гады разные повылазили. Хитрюги, хамельоны лупоглазые!

Судя по всему, речь шла о конкретных людях, однако по какой-то причине имена не назывались. Звучали местоимения: «он», «они», «эти». Напрашивался вывод: значит, дело сугубо внутреннее, не для посторонних ушей.

Словно весенний ручей, с поворотами и водоворотами, течет уличный разговор. И еще выверт вспять. И не вообще, а с конкретикой:

– И этот наш туда же! Изображает из себя чемпиона мира по гребле, а его самого соплей перешибешь, – с каменным выражением на лице проговорил под дружный смех кузнец Спринчану. Для пущей убедительности с помощью большого пальца шумно высморкался.

Возникла короткая пауза, чтобы оценить и прочувствовать шутку, таящую в себе особый смысл и подтекст, доступные восприятию информированной части местного населения. И сразу же, как ни в чем не бывало, заговорили об уборке, о положении дел на току, куда привезли сырое зерно.

Откуда-то выскочил комбайнер верхом на мотоцикле. Притормозив, крикнул:

– На сушилке пахнет жареным!

Уличную компанию с места будто ветром сдуло. Разбежались кто куда: меры принимать. Не приведи Бог, до Москвы, до Думбрована дойдет. О последствиях страшно даже подумать.

БАЛАМУТЫ

Под застрехой сарая обнаружилась пара удилищ, со всей необходимой оснасткой. Пошел к хозяину за разрешением.

Бадя Григорий принял живое участие в моей затее. Сменил крючки, поплавки. Приказал соседскому мальцу нарыть клевых красных червяков. В довершение вручил большущий сачок, которым я не умел пользоваться, но принял с благодарностью.

Серыми потемками вышел я со двора и кривым переулком спустился к приречному лугу. Долго плавал по низине среди кустов, как тот ежик в тумане, пока не обнаружил одно насиженное местечко. Только-только забросил на чистую воду леску, как за спиной послышались шаги, покашливание. И следом:

– Буна деминяца![7]

Не иначе как Бог послал мне компаньона в лице Котоса.

Места обоим хватило. А рыбацкое счастье было на стороне соседа. За какой-то час он вытащил с пяток головлей, двух или трех щучат, несколько приличных плотичек. Мне же покоя не давали рачата. Устал вытаскивать и снимать с крючка.

Потом и на удочках Котоса перестали прыгать поплавки. Стало солнышко припекать. Михаил Григорьевич, не торопясь, достал из торбы завтрак. Я выложил свой. И мы устроили братскую трапезу.

– Никогда Лядовены не имели еще собственного корреспондента. Да еще из Москвы. Ого, что теперь подумают в Добруджах, в Гринауцах, в Речи? – рассуждал мой напарник, при этом пристально следя за полетом комара. Едва кровосос спикировал на шею, его моментально прихлопнули. После этого бадя свободнее развивал свою мысль. – Хочу вывести на чистую воду местных баламутов, пока они не укоренились и не вошли в силу, как злостные сорняки.

Пока это были неясные намеки, подходы к заветной черте, за которой скрывалась некая тайна.

На удочке поплавок вздрогнул и резко ушел в глубину. Термос полетел в кусты, а степенный и флегматичный Котос тигром бросился к снасти. Ловко подсек крючок – через секунду в воздухе трепыхался красноперый окунь с пухлую хлеборобскую пятерню.

– Сиди тут! – сказал рыбак с напускной строгостью, опуская присмиревшего красавца в ивовый садок.

В термосе оказался не чай, а охлажденная ряженка. Ею мы и остудили свои эмоции. Один глоток, другой. Страсти улеглись. А поплавки наши лежали на воде как никчемные окурки.

– В школу нашу заходили? – поинтересовался Михаил Григорьевич.

– Был. Хотел с учителем литературы познакомиться. Но теперь в классах и кабинетах хозяйничают маляры.

– Готовимся к новому учебному году Вам бы с географом встретиться. Деятельный товарищ. Путешественник, – заметил Котос с усмешкой. – Вчера, говорят, опять на ту сторону Прута подался.

– Что ж он там делает?

Напарник мой поморщился:

– Ребят наших пасет. Вербовщик он.

– Уполномоченный по оргнабору, что ли?

Хохот потряс ближний плес и прибрежную долину. Ударившись о крутой берег на той стороне, эхо вернулось к нам, усиленное до мегаватной мощности.

– Ага, оргнабор. Да не в нашу пользу.

Бадя смотрел на меня, как на несмышленыша.

– Товарищ продался, понимаешь. К ним завербовался. А теперь уже открыто работает на вражеский стан.

– Да как же он мог?

– Вопрос к нему.

У меня клевало. Поплавок будто ветром повело в сторону. Пора уж подсекать. Но рука не подымается. Не хочу никакой рыбы. К черту рыбалку! И мы стали сматывать удочки.

О Валентине Чеботаре в селе говорили неохотно, с оглядкой, словно о человеке, связанном с нечистой силой. Появился он в Лядовенах, будто бог из машины. Непонятно как и откуда. Вроде бы РОНО направило, однако заявки на географа из здешней школы в Рышканы не поступало. Значит, кому-то это очень надо было, но ведь с начальством не спорят. Поворчали педагоги да и умолкли. Тем более что часовая нагрузка у пришельца оказалась неполной. И все равно на него поглядывали косо, а больше прислушивались к его речам. Впрочем, говорил он мало и все как-то иносказательно, за обычными словами скрывался туманный подтекст. На языке актеров это называется: «Играть с кукишем в кармане». У сельчан было свое мнение: географ – сексот, кагэбэшник. Но оказалось, что их залетка совсем из другой «оперы».