Петр Вяземский - Письмо к князю Д.А.Оболенскому

Петр Вяземский

Письмо к князю Д.А.Оболенскому

I

Сердечно благодарю вас, любезнейший князь, за присылку мне корректурных листов семейной вашей хроники. Эта хроника отчасти и моя: я современник её содержания. Прочел я ее с живейшим удовольствием, не чуждым умиления, потому что чтение воскрешало в памяти и душе моей предания старины глубокой, мне близкие. Но, отлагая в сторону мои личные впечатления, позволяю себе, как старый литератор, богатый по крайней мере некоторою опытностию, поздравить вас с подарком и услугою, которыми вы порадуете добросовестную и образованную часть нашей читающей публики. Нигде, может быть, подобного рода книги не способны приносить такую пользу, как у нас. В других обществах старые письма, памятные записки (mémoires) возбуждают любопытство новых поколений: там общество уже так созрело и так сказать заматерело в своих привычках, оно прошло сквозь такие события, перевороты, перерождения, что им уже нечему, да и некогда научиться из указаний, уроков и образцов старого быта. Leur siège est déjà fait, как говорят Французы. Новые поколения рады знать, что делали отцы и предки, потому что, не смотря на новый быт и радикальное переустройство его, они, например, даже и часто линяющие Французы, все таки держатся с сочувствием преданий, по крайней мере литературных и общежительных. Французы при первом недоразумении, при первом столкновении с властью, готовы ниспровергнуть до последнего камня все свое историческое и государственное здание, но остроумное слово, сказанное за сто лет тому, но какое ни есть удачное четверостишие – обтаются у них неприкосновенными и переживают все возможные и даже невозможные революции. У нас книга, подобная вашей, не только любопытна и занимательна, но поучительна и назидательна. Наше общество развивается не постепенною жизнью. Мы росли, образовались, возмужали более порывами, прыжками. У нас настоящий день мало оглядывается на вчерашний. A чтобы осмотрительнее и вернее идти вперед, хорошо иногда припоминать откуда идешь. Мы вообще мало придерживаемся такого обратного умозрения. Многие не только мало придерживаются, но и отрекаются от пройденного пути. Они за собою хотят оставить одни развалины и пепел: они минувшее истребляют, ломают и сожигают. Словно дикая орда проходит чрез историю. Ваша книга, живая картина, изображающая не только частные и семейные лица, в высшей степени привлекательные, но и без притязательств на историческую важность, она, т.-е. книга ваша, вместе с тем и историческая картина того времени. Надобно только уметь ловить и постигать историю, то есть смысл минувшего и в частных и легких очерках его. Равно книга ваша, без раздражительных пререканий и полемики, без предвзятого мнения служит прекрасным и убедительным опровержением необдуманных толков о какой-то исключительно барской, малограмотной и маломыслившей старине. Многие годы действия или сущности этой книги протекают и разыгрываются в Москве. Здесь опять естественное и возникающие само собою из натуры вещей, из общего положения лиц и событий неопровержимое возражение против указаний на какую-то Грибоедовскую Москву, которою нам колют глаза и оскомину набивают. Как старый москвич, не могу не порадоваться этому живому и убедительному заявлению того, что было на деле, в противоречие тому, что позднее вошло в понятия от односторонних воззрений, предубеждений и легкомыслия. Я родился в старой Москве, воспитан в ней, в ней возмужал; по наследственному счастию рождения своего, по среде, в которой мне пришлось вращаться, я не знал той Москвы, которая так охотно и словоохотно рисуется под пером наших повествователей и комиков. Может быть, в некоторых углах Москвы и была, и вероятно была фамусовсвая Москва. Но не она господствовала: при этой Москве была и другая образованная, умственною и нравственною жизнью жившая Москва. Москва Нелединского, князя Андрея Ивановича Вяземского, Карамзина, Дмитриева и многих других единомысленных и сочувственных им личностей. Своего рода Фамусовы найдутся и в Париже, и в Лондоне, и каждый из них будет носить свой отпечаток. Грибоедов очень хорошо сделал, что забавно, a иногда и остроумно посмеялся над Фамусовым и обществом его, если пришла ему охота над ними посмеяться. Не на автора обращаю свои соображения, свою критику: он в стороне, он посмеялся, пошутил, и дело свое сделал прекрасно. Но виноваты, и подлежат такому-же осмеянию те, которые в карикатуре, мастерскою и бойкою рукою написанной, ищут и будто находят исторически верную, так сказать, буквальную истину.

Напрасно хотите вы напечатать книгу свою в малом числе экземпляров, для келейного обращения, a не в продажу. Напротив, эта книга имеет все возможные права на гласность, и гласность обширную. Дай Бог только, чтобы умели оценить ее. Повторяю, книга имеет не только чисто литературное и общежительное достоинство, но и большое историческое: одним словом, достоинство увлекательное и поучительное. Хлеб-соль ешь, a правду режь, и если не режь, то по крайней мере не таи ее под слудом. В нынешней хлеб-соли есть, без сомнения, много хорошего, сытного и вкусного. Но и отцы наши не питались одними желудями и мякиною. Ваша книга представляет прекрасный и лакомый menu нашей старинной трапезы. По этой столовой записке, взыскательнейшие и щекотливейшие гастрономы нашего времени, если только нёбо и желудок их не испорчены и беспристрастны, должны будут сознаться, что и кухня отцов наших имела свои поваренные достоинства и цену.

Слова: либерализм, либерал, гуманность, слова нового чекана: они недавно сделались ходячею монетою, хотя иногда и довольно низкопробного достоинства. Во времена Нелединского их не знали. Но понятия, но дух либерализма, хотя еще безыменного и не окрещеного, но дух гуманности – puisque гуманность il-y-а, как не претительно это слово на нашем языве, эти сочувственные духовные ноты, также звучали и в прежнее время: тонкое ухо, тонкое внутреннее чувство умеют расслушать их и там, где о них как будто и не говорится, но где они явственно подразумеваются, угадываются, подчувствуются. Не знаю как другим, но мне очень по сердцу этот либерализм avant la lettre. Литографированные картины, литографированный либерализм для дешевого и обиходного употребления, не имеют действительного достоинства – оно как будто то же, a не то же. Доказательством этому служат многие письма, приведенные в книге вашей. Что, например, в общем, внутреннем достоинстве и смысле выраженье, может быть либеральнее отношений и переписки Юрия Александровича с Императрицею Мариею Федоровной? От них так и веет духом и благоуханием того, что мы ныне называем либеральностью и гуманностью, a что прежде просто называлось образованностью, человеколюбием, теплым сочувствием во всему человеческому, к нуждам, страданиям и радостям ближнего. Многие признают один политический либерализм, но без либерализма нравственного, либерализма в нравах, с одним политическим, не далеко уйдешь по дороге истинного общественного преуспеяния. Как только нежнейшая мать может любить единственную дочь свою и постоянно заботиться о настоящей и будущей участи её, так Императрица любила несколько тысяч приемышей своих. Как мать, как домовитая хозяйка, как образовательница, как администраторша, пеклась она о них; ничто: ни важное, ни мелкое не ускользало от её всевидящего внимания. Вот это так и есть настоящий, не временный, не условный либерализм, a либерализм, который был и есть во все времена и при всех порядках, присущих душе возвышенной и любящей. Когда встречаешь подобные качества и чувства на высшей степени общественной иерархии, то впечатление ими производимое еще светлее и глубже проникает в душу. По всей переписке видно, что из всех сподвижников и орудий Императрицы на поприще просветительной благотворительности, ближайшим и пользовавшимся её отличительным доверием был особенно Нелединский. Это одно укрепляет за ним место, которое он занял и заслужил в современной ему эпохе нашего общежития и образованности. В продолжении многих лет один только раз Нелединский не угадал своей высокой Начальницы и не угодил ей. Когда в 1812 году неприятель приближался к Москве, начальство, за неимением свободных экипажей в смущенной и разъезжающейся по всем направлениям Москве, отправило в Казань на тележках воспитанниц института Св. Екатерины, tontes filles de gentilshommes, enfin toutes nobles (как сказано в письме Императрнцы), comment se peutil que vous, mon bon Nélédinsky, avec la délicatesse de vos sentiments, vous ayez pu souscrire au cruel arrangement de faire partir nos demoiselles, и так далее, говорит она. Материнская нежность и чувства аристократического приличия, очень понятно и естественно, сливаются в особе её. Она возмутилась при таком распоряжении местных властей. Эта черта может возбудить невольную улыбку, особенно в наше время, но вместе с тем должна возбудить и умилительное сочувствие к заботливому покровительству Венценосной Начальницы этих воспитательных заведений. Впрочем, не одни тележки обратили на себя неудовольствие Императрицы. Она делает дружеский выговор Нелединскому за то, что девицы Института были отправлены в путь «sans prêtre, sans inspecteur des études, sans aucun maître и проч. Ensuite vous, mon bon vieux Nélédinsky, пишет она, je vous charge, après avoir dit euповат, de réparer vos fautes, de soigner l'envoi de notre excellent prêtre que vous munirez de noe vases sacrés et images (si vous le trouvez nécessaire), ensuite de notre inspecteur des études, de même que du meilleur de nos maîtres des langues étrangères et d'un de nos bons maîtres d'histoire et de géographie», и проч. Какая заботливость, предусмотрительность, и в какое время? Когда опасность грозила целости государства, когда, по словам её в том же письме: «je n'ai pas besoin de vous exprimer ce qui se passe dans mon coeur, les paroles le rendent mal: cependant soyez persuadé que je suis remplie d'espoir et de confiance dans la bonté divine», и проч. После этих слов, вылившихся из сердца Венценосной вдовы и матери царствующего над Россиею Государя, в ней снова слышатся чувства Высокой Начальницы женских учебных заведений: «Ah! mon bon Nélédinskv, que je serai heureuse, lorsque je saurai de nouveau, nos enfants en chemin, pour revenir à Moscou, que je les saurai arrivés et que celles rendues aux parents se réuniront de nouveau à eux. Informez vous, je vous' en prie, comment va la petite Smetkoff, qui a été si malade, dites moi si les parents quittent Moscou, enfin ayez un oeil protecteur sur les leurs et dites aux parents que je vous ai prié de m'en donner des nouvelles».