Вокруг Света - Журнал «Вокруг Света» №2 за 1994 год

О странах и народах:

Как в чаще символов, мы бродим в этом храме…

«Природа – некий храм, где от живых колонн обрывки смутных фраз исходят временами. Как в чаще символов, мы бродим в этом храме». Написанные французским поэтом Бодлером совсем по другому поводу, эти строки напоминают мне Китай. Сцены, эпизоды, рассказы, штрихи – сколько их было за долгие шесть корреспондентских лет. И многие окрашены символами.

Что это – наваждение? Скорее жизнь, порой неосознанная, генетически заложенная. Порой к символам привыкаешь, перестаешь замечать, иногда просто не видишь (как известно, смотреть и видеть – вещи разные и далеко не всегда совпадают). А бывало и такое: в день традиционного китайского Нового Года, на ярмарке в Храме земли шаловливая девушка Юйлань разыграла меня, направив совсем в другую сторону. «Она и должна была так поступить, – сказал ее дедушка, – ведь родилась она в год Обезьяны и потому шаловлива…»

Обрывки смутных фраз исходят временами…

Все началось задолго до Китая. Мне, студенту четвертого курса, изучавшему китайский язык, впервые доверили быть переводчиком команды китайских легкоатлетов. Первая встреча. Вхожу в автобус. Идет дождь. Он и подсказывает первую фразу: «Ся юй – Дождь идет», – говорю по-китайски. Вижу доброжелательных людей, которые внимательно смотрят на меня. Ничто не предвещает неожиданности. И вдруг – смех.

Учителя уже успели внушить мне: в отличие от европейских языков, в которых интонация имеет чисто эмоциональное значение, придавая слову или фразе характер вопроса, удивления, утверждения, в китайском Ее Величество Интонация – неотъемлемый элемент произносимого слова, определяющий его смысл. Их четыре: восходящая, нисходящая, ровная и нисходяще-восходящая. Так слово «май», произнесенное в нисходящем тоне, значит «продавать», а если интонация нисходяще-восходящая «покупать». Значит, провалился. Даже «дождь» не могу сказать правильно. Но, когда автобус тронулся, сидевший со мной молодой парень сказал: «Успокойтесь, смех не имеет к Вам никакого отношения, все дело в слове „дождь“. Оказывается, кто-то из китайцев сказал соседу: „Потрогай свою спину“, после чего и раздался смех. Ведь когда идет дождь, его капли задерживаются на панцире черепахи, а черепаха – символ рогоносца.

Когда потом в Китае я ощущал смысл символов, то нередко вспоминал эту сцену. Первые же шаги по Пекину напоминали прогулку в чаще символов.

Лю по профессии каллиграф – занятие, издавна почитаемое в этой стране. Тренируя пальцы, он машинально перекатывал в правой руке два нефритовых шарика. Я спросил у него дорогу на почту и в ответ услышал нечто, похожее на притчу. «Идите все время вперед на восток, вдоль Северной улицы Рабочего стадиона до Северной улицы восточного третьего кольца. На перекрестке увидите плакат – дорожное заклинание: „Сначала помедли, потом осмотрись и только тогда двигайся“. Сверните на север, перейдите мост через реку Лянмахэ, на очередном перекрестке будет надпись: „Южная улица Нового источника“. Идите на запад до отеля „Хуаду“, дальше прямая дорога на север, потом немного на северо-восток – там и будет почта». Лю был коренным жителем Пекина, города, спланированного по сторонам света. Старый дом, где он родился, назывался Северным флигелем, окна выходили на юг, на западе была школа, а на востоке по вечерам раздавался ритмичный перезвон медных чашечек – торговец сливовым отваром приглашал утолить жажду.

Главный китайский символ я увидел в первый же национальный праздник. На площади Тяньаньмэнь воздвигли тридцатиметровую композицию из желтых хризантем: два дракона играли лепестком цветка – то был символ удачи, богатства, энергии высшей земной силы. Как возник в сознании народа образ дракона? Одни ученые говорят, что он ассоциируется со змеей, крокодилом, ящерицей. Другие утверждают, что это генетическая память о вымерших динозаврах. А вдруг это образ какого-то созвездия, торнадо, молнии, а то и радуги? Так или иначе, дракон – существо особое в народной фантазии и традиционной культуре Китая.

Впрочем, этот вечный символ возникает на главной площади Китая изредка. Есть символы, ставшие постоянными. Когда первого октября 1949 года Мао Цзэдун провозгласил образование Китайской Народной Республики, на площади появился портрет Сунь Ятсена, вождя буржуазной революции 1911 года, свергнувшей императорскую династию. И в наши дни по большим праздникам портрет Сунь Ятсена воздвигают в центре площади, на одной оси с Памятником народным героям, усыпальницей Мао и его портретом, что висит постоянно над трибуной Тяньаньмэнь. Направление по оси – традиция Пекина, так строили здесь главные архитектурные ансамбли. В течение нескольких десятилетий по большим праздникам на площади воздвигались конструкции: портреты Маркса и Энгельса – на восток от оси, Ленина и Сталина – на запад от нее. Но вот 1 мая 1989 года впервые этих портретов здесь не оказалось. Смену декораций официально объяснили так: в дни национальных торжеств в других странах вывешивают портреты лишь своих героев, почему бы Китаю не заимствовать этот опыт?

Особенно ярко проявляется символика на сцене пекинской оперы. Идет спектакль. Плавно движется молодая женщина, волнообразно колышется веер в ее руке, символизируя полет гусей. Описав полукруг, она застыла на мгновение, и уже льются звуки арии: «Услышав мой голос, гуси спускаются на землю». Взмахнув рукавом, женщина медленно опускает веер и приседает: гуси опускаются на землю. Так играл героиню старинной классической пьесы «Опьянение Ян Гуйфэй» великий актер Мэй Ланьфан. Почему мужчина исполнял женскую роль? Так предписывала традиция, от которой, правда, постепенно стали отходить.

Жанру пекинской оперы присущи условные, стилизованные движения. Бродячие труппы в старом Китае не могли возить с собой громоздких декораций, а между тем пьесы рассказывали о дворцах императоров, небесных чертогах, переходах через горные хребты. Как объяснить это зрителю? Требовалась фантазия и зрителей, и актеров. Вот герой азартно играет хлыстом – это всадник вольтижирует на коне. Жестом актер зажигает и гасит несуществующую свечу. Жестом объясняет зрителю, что герой поднимается в горы. Другая символика – цветовая. Стиль и цвет костюмов, а также грима указывают на характер персонажа. Черное лицо – неподкупный и честный человек. Белое – хитрый и коварный. Резкому рисунку мужского грима противостоят мягкие женские линии.

Впрочем, символика проникла во все сферы жизни, даже в экономику и политику. Как-то отправился я к знакомому журналисту из пекинской экономической газеты «Цзинцзи жибао». «В чем главная трудность китайской реформы?» – спросил его. «Мы бросили вызов старой системе, – размышлял журналист, – а новую еще не успели создать, дело это оказалось куда труднее, чем думали». Он долго говорил, приводил аргументы, но потом вдруг словно бросил козырную карту: начертил на листе бумаги 16 иероглифов – магическую цепочку экономического развития, смысл которой выглядит так. Фаза первая: жесткий административный контроль – он нестерпим и ведет к застою. Фаза вторая: застой рождает импульс к освобождению от докучных пут. Фаза третья: это освобождение ведет к хаосу. Фаза четвертая: хаос приводит к необходимости нового жесткого контроля. Долгий мучительный путь. Развитие идет по спирали. Постепенно приходит осознание того, что не может быть возврата к старой командной системе, ведь она ведет к омертвлению тканей. Но в то же время боятся, что свободная игра социальных интересов взорвет общество. И все это графически выражено шестнадцатью иероглифами.

Иногда говорят: в Китае на каждого реформатора найдется свой консерватор, и в качестве противовеса архитектору китайских реформ Дэн Сяопину, говорившему: «Неважно, какого цвета кошка, лишь бы ловила мышей», называют другого ветерана Чэнь Юня. И конечно, вспоминают его метафору: «Пусть птичка летает, но все-таки в клетке». Птичка – это экономика, клетка – государственный контроль. Кажется, что между высказываниями ветеранов – дистанция огромного размера. Однако… Чэнь Юнь говорил о возможности увеличения размеров клетки. Да и Дэн Сяопин вряд ли намерен выпустить птицу из клетки. Похоже, старинная мудрость объясняет сомнения китайских лидеров: «Страшно держать тигра за хвост, еще страшнее – отпустить».

«Жэнь до – ди шао» – «Людей много – земли мало». Эту сентенцию произносят в Китае чаще других. В ней есть нечто магическое, хотя она реальна до головокружения. Однажды я услышал такое суждение: «Решать это уравнение завещала нам История, но ведь его в принципе невозможно решить: людей становится больше, а земли больше не сделаешь. Заколдованный круг».

В ночной круговерти на улице Пяти лошадей в городе Вэньчжоу я физически ощутил правду этой сентенции.