Владимир Карпов - Люди долга и отваги. Книга вторая Страница 36

— Погоди, сынок, — разомкнул его руки отец, — дай хоть умоюсь, а то грязью совсем зарос.

Оживая от смертельной опасности, семья с тревогой и надеждой встретила отца. С тревогой потому, что вчера вечером, стуча тростью по лестнице, к ним поднялся сосед с нижнего этажа, которого все звали «маклером». Он нигде не работал, ссылаясь на нездоровье, промышлял какими-то темными делами. Говорил по-белорусски с заметным акцентом. Зато теперь выяснилось, что немецкий язык ему хорошо знаком, и оказался он фашистским лазутчиком.

Заявившись к Воробьевым, он по-хозяйски оглядел их скромную обстановку, сел, не дожидаясь приглашения.

— Значит так, пани, — сказал он с расстановкой. — Меня уполномочили вам передать, что нам известно, что муж ваш жив. Если вы не сообщите нам, где он укрывается, то вместе с сыном и дочерью будете повешены! — «Маклер» помолчал, не спуская глаз с лица матери, и, растягивая слова, повторил: — Ваш Вадим, Томилла… И вы тоже. Исключение гуманные немецкие власти сделают только для вашего отца… Вы все поняли?.. Трость «маклера» неторопливо застучала по лестнице.

— Уходи, Паня, — сказал дедушка Фрол. — Уходи! Пусть «гуманные» меня вешают. У меня и так часы сосчитаны…

Но мать уже воспрянула духом: главное — муж жив. Значит, он их в беде не оставит. И вот он действительно пришел. Рядом с отцом Вадиму не было страшно.

Раскрыла глаза и подскочила от радости маленькая Томилла.

— Папа пришел! — захлопала она в ладоши.

— Тише, дочка, тише! — погрозила мать.

И тут загрохотали по лестнице тяжелые шаги. Ворвались фашисты. Накинулись на отца, скрутили ему руки, стали зверски избивать. Вадим кинулся к отцу на помощь, но мать схватила его за руку, отдернула.

Оцепенев от ужаса, мальчик смотрел, как гитлеровцы остервенело истязали связанного отца, пытаясь заставить его заговорить.

— Комиссар? Комиссар? — хрипел гестаповец перед каждым ударом. — Вокзал?

Отец молчал. Вадим не мог отвести взгляда от окровавленного изуродованного лица, на котором прежними оставались только глаза. Отец неотрывно смотрел на мать, словно видел ее впервые, даже тогда, когда судорога сводила его тело. Мать — тоже не отрываясь — глядела на него своими огромными горящими глазами. Казалось, они вели немой, понятный только им двоим разговор о чем-то таком сокровенном и важном, что кроме них не имел права знать никто. Вадиму стало страшно.

Мелькали кулаки, слышалось прерывистое дыхание фашистов. Гестаповец, дрожа от ярости, как заведенный твердил, четко выговаривая русские слова:

— Ты у меня заговоришь! Ты у меня заговоришь!

Сколько это тянулось, Вадим не помнил. Время будто застыло. И он не мог знать, что эти страшные мгновения, одним взмахом обрубившие беззаботную пору мальчишества, уже никогда не кончатся, всю жизнь будут отдаваться в нем нескончаемой мучительной болью.

Мать не кричала, не плакала. Не двинулась с места даже тогда, когда гестаповцы выталкивали отца на лестницу.

Проходя мимо, отец шепнул чуть слышно:

— Береги маму, сынок!

Фашист ударил его сзади прикладом с такой силой, что связанный отец рухнул на лестницу.

Несколько дней мать ходила безмолвная. Она поседела. Все делала, как во сне. Даже маленькая Томилла притихла, как будто понимала ее.

— Покричи, дочка, — просил дедушка Фрол, — поплачь, легче будет.

Она ничего не слышала, сидела, как неживая…

На пятый или шестой день после ареста отца, выстояв бесполезно три часа в очереди за хлебом, Вадим шел по улице Ленина, на домах которой уже белели таблички с новым названием. Улица, такая оживленная прежде, теперь была пустынной. Город замер. «Как мама!» — подумалось Вадиму.

За эти дни он уже успел наглядеться, как равнодушно убивают фашисты. Но все равно не мог поверить, что отца, доброго, сильного, веселого, нет в живых. Планы его спасения, один фантастичнее другого, роились в голове, хотя он понимал их полную безнадежность. И все же казалось — стоит подумать еще немного, и он найдет, наконец, спасительное решение.

Услышав шум идущей навстречу машины, даже не поднял головы. И вдруг замер — почудился крик отца. Совсем рядом. Обернулся на голос. Машина уже позади. В открытом кузове полно солдат. Все с автоматами. В их кольце — двое в порванной одежде. Один — в милицейской форме, другой — в штатском. Вместо лиц у обоих — маски из бинтов. И вдруг тот, что был в штатском, сорвал у соседа фуражку и метнул ее в сторону Вадима. И тотчас на него навалились фашисты.

— Папа! — истошно закричал Вадим. — Папа!..

Машина была уже далеко. Он бежал за ней, пока не скрылась из виду. Потом вернулся за фуражкой. Она лежала у самого тротуара. Поднял ее, отряхнул от пыли и не помня себя кинулся домой.

— Мама! — Мальчишеский голос сорвался. — Я видел папу!

— Где? — Мать уставилась на сына с надеждой, у него перехватило горло: что он мог сказать ей?

Услышав рассказ, мать схватила фуражку и, уронив на нее голову, затряслась от рыданий.

Подошел дед, погладил ее по голове. Она долго не затихала.

Но с этого дня мать снова заговорила. Только яркий блеск ее глаз начисто слинял, и Вадиму никогда уже больше не удалось увидеть в них того горячего света, который рвался из них прежде.

Мать стала деятельной, быстрой на руку. С торопливой поспешностью приготовив детям поесть, надолго уходила куда-то. Вадиму это было тоже кстати: не надо было отчитываться за свои долгие отлучки.

Только лишь потом, когда они были уже в лесу, в партизанском отряде, он узнал, что мать, так же, как и он, была связной партийного подполья, которое возглавлял старый знакомый семьи, бывший секретарь парткома железнодорожного узла Петр Георгиевич Жуликов.

За бесстрашие и умение быстро ориентироваться в любой обстановке Вадима из отряда Чернака, где была «партизанским доктором» его мать, забрали в конную разведку отряда имени Щорса. Там он сражался с фашистами до прихода Советской Армии. К концу войны в свои неполные пятнадцать лет Вадим был уже награжден тремя боевыми медалями, в том числе медалью «За отвагу». Правительственными наградами была отмечена за мужество и самоотверженность при спасении партизан и Прасковья Фроловна.

Нет, не уронил отцовской славы сын героя. Отслужив после войны в армии, он стал сотрудником Псковского УВД. Когда последствия контузии, полученной в боях с фашистами, заставили Вадима Андреевича Воробьева уйти в отставку в звании майора, на его груди было одиннадцать правительственных наград.

Но и в борьбе с тяжелым недугом он не сдался, продолжает вести большую патриотическую работу. Не так давно Советский комитет ветеранов войны наградил Вадима Андреевича Почетной грамотой «За активное участие в работе по военно-патриотическому воспитанию молодежи»…

В прозрачных сумерках показался вокзал, одно из самых дорогих мест на земле для него, Вадима. Он неспешно поднялся по лестнице на перекидной мост и остановился, вглядываясь в новый облик станции Брест-Центральный…

Мимо прошел дозорный порядка на железной дороге, живо напомнивший ему веселого бесстрашного Лешу Мелешку, одного из сослуживцев отца, которого тот в первые часы войны отправил в Брестскую крепость за подмогой. Милиционер узнал Вадима и, улыбаясь, поприветствовал его, нисколько не удивившись, увидев его в такой ранний час. Все сотрудники линейного отделения милиции с огромной гордостью восприняли установление новой мемориальной доски на стене Брестского вокзала, на которой золотом выбиты имена их сослуживцев, совершивших бессмертный подвиг в первые дни войны, имя коммуниста ленинского призыва Андрея Яковлевича Воробьева — организатора героической обороны железнодорожного узла.

Вадима эта встреча, так живо напомнившая о Мелешке, которого уже нет в живых, заставила вспомнить и других боевых сподвижников отца, рядовых солдат правопорядка: Антона Васильевича Кулешу, Николая Мартыновича Янчука, Никиту Сергеевича Ярошика и многих других героев бессмертной обороны, с такой отеческой теплотой встречавших его в каждый приезд.

Да, подвиги бессмертны. Время не заслоняет их новыми свершениями, а, наоборот, высвечивает, отбрасывая все ложное, каким бы пышным поначалу оно ни казалось.

Сколько потребовалось лет, чтобы узнать подробности гибели отца! А было это так. Позднее секретарь подпольного городского комитета партии Петр Георгиевич Жуликов, рассказывая о расстрелянных и замученных коммунистах, назвал и имя начальника линейного отделения милиции Андрея Яковлевича Воробьева. По его сообщению, он был расстрелян на берегу реки Муховец, неподалеку от Бреста.

Кончив свой скорбный рассказ, Петр Георгиевич сказал:

— Прошу встать, почтить память наших погибших товарищей. — И когда поднялись коммунисты-подпольщики Голубев, Степаненко, Кострубенко, Грачев, Голубева, Шишкунов, добавил: — Пусть память о них будет вечной!