Наполеон. Изгнание из Москвы - Рональд Фредерик Делдерфилд Страница 45

Решив, что лучше умереть в бою, чем погибнуть от холода и голода, Бургойнь немедленно отправился, чтобы присоединиться к своим товарищам, уже окруженным врагами. Больной капрал, которого он догнал и привел туда, где шел бой, погиб, и Бургойнь завидовал ему.

Марбо, бывший со вчерашнего дня на левом берегу, также сообщал о необычной апатии, которая господствовала среди тысяч отставших, все еще стоявших лагерем на правом берегу, и настолько овладела ими, что, можно сказать, будь они чуть проворнее, возможно, удалось бы предотвратить ту ужасную трагедию, которая последовала позднее. Потеряв лошадь, которую запрягали в обоз с полковой казной и конторскими книгами, ночью 27 ноября Марбо поскакал обратно к мосту и был поражен, обнаружив, что оба моста совершенно пустые, левый берег Березины пестрит кострами и биваками, никто не использует прекрасную возможность переправиться на другой берег. Впервые он увидел остатки Московской армии и, как и все солдаты из откомандированных подразделений, пришел в ужас от их внешнего вида и отсутствия дисциплины.

Поняв, что еще чуть-чуть и начнется массовое бегство этой толпы к мостам и она окажется мишенью для артиллерии Витгенштейна, Марбо собрал несколько сотен уцелевших и, действуя частично убеждением, частично силой, сумел успешно переправить на правый берег от 2 до 3 тысяч человек. Он оценивал толпу солдат, отбившихся от своих полков, приблизительно в 50 тысяч, но эта цифра, даже если и была близка к действительности, не включала в себя огромного количества гражданских и, возможно, бывших там русских пленных, о которых никто больше не беспокоился.

Ниже по течению, у Борисова, Виктор прекратил свои продолжительные бои с Витгенштейном и готовился идти к переправе. В это время под его командованием находилось 8 тысяч человек, но он оставил 2 тысячи пехотинцев, 300 кавалеристов и три пушки под командованием генерала Партоно, который должен был прикрывать его отступление.

Поздно вечером, 28 ноября, Виктор столкнулся с толпой, все еще стоявшей лагерем на его стороне реки, но, имея в тылу Партоно, решил, что для особой спешки причин нет. Он также узнал, что император переправился на другой берег прошлой ночью, а Ней все еще справляется с отчаянным натиском Чичагова у деревни Завинской, расположенной за бродом на правом берегу реки.

Тем не менее именно в этот момент нелепая оплошность лишила французов их арьергарда. Поднимаясь вверх по течению из Борисова, генерал Партоно совершил фатальную ошибку, дойдя до развилки и повернув направо, а не налево вдоль берега. Почему он так сделал, остается загадкой. Партоно — опытный офицер, несущий большую ответственность, — должен был следовать той же дорогой, по которой прошли несколько солдат легкой пехоты, тогда бы река не оказалась по правую сторону от него. Но он вместе с большей частью своих 2 тысяч пошел прямо на авангард армии Витгенштейна, который немедленно заглотил столь лакомый кусок. Партоно доблестно сражался, отчего его дивизия уменьшилась до нескольких сотен человек, пока ей не пришлось сложить оружие. Только последний батальон под командованием более бдительного офицера на развилке повернул налево и присоединился к Виктору, находившемуся напротив Студенки.

Теперь отступление достигло своей наиболее ужасной стадии. Как только ядра орудий Витгенштейна стали падать на головы огромной толпы разрозненных солдат и нестроевых, уже два дня стоявших лагерем на левом берегу, началось дикое бегство к мостам. Виктор прибыл на берег около 9 часов вечера, но паника началась где-то за час до этого, и неразбериха на подступах к мостам, когда туда подошли первые части Девятого корпуса, не поддавалась описанию. Солдаты, женщины с детьми, возницы, все еще на своих повозках, и маркитанты, ухитрившиеся сохранить свои телеги до самой переправы или найти им замену, согласованно пытались добраться до одного из двух насыпных мостов, дававших им шанс уйти от наступавших русских. В половине девятого мосты были переполнены беглецами и начали рушиться под их весом, а подступы к мостам наполнились хаосом из сцепившихся повозок и рвущихся вперед животных, при этом каждый возница, пытаясь пробиться в общей давке, выкрикивал угрозы и изрыгал проклятья на пределе возможностей своего голоса.

Свидетель пишет, что эта сцена напомнила ему описание Дантова «Ада», а когда русские пушки начали бить по мосту и подступам к нему, поток людей и повозок превратился в сплошное месиво. Повозка за повозкой скатывалась или соскальзывала на мелководье, а на самих мостах груды тел образовали барьеры, сквозь которые самые активные из отступавших пробивали себе дорогу в безопасное место. Когда тяжелый мост рухнул от непомерного напряжения, на его остатках началась бешеная борьба за спасение, и даже те, кому удалось переправиться на другой берег, оказались безнадежно вовлеченными в другую стычку, потому что правый берег (крутой и скользкий) не был разрушен так сильно, как левый. Многие возницы, поняв, что переправиться вместе с повозками напрямую невозможно, съехали в воду, но только немногие из них достигли противоположного берега.

Именно здесь Бургойнь стал свидетелем сцен, навсегда оставшихся в его памяти. Самые пронзительные из них были связаны с капралом из его окружения, одним из трех братьев-военных по прозвищу Большой Жан, который, вырвавшись из этого ада, отдал Бургойню свой ранец, а затем вернулся обратно, чтобы спасти своего брата. Потрясенный масштабами трагедии, Бургойнь долго не терял Большого Жана из виду, увидев, как он, снесенный потоком беглецов, падает с моста, разбив лицо. Затем Большой Жан попытался подтянуться и выбраться наверх, ухватившись за ногу кирасира. Тот пытался найти равновесие и, когда Большой Жан уцепился за его ногу, схватился за третьего солдата, после чего все трое соскользнули в воду. Даже после этого капралу удалось спастись: взбираясь к опоре моста, он обнаружил напротив нее лошадь и вскарабкался на нее, умоляя других помочь ему. Несколько саперов бросили ему веревку и вытащили на другой берег. Позднее Бургойнь узнал, что ему посчастливилось найти своего брата на другом берегу, но находившегося при смерти.

Ни Большой Жан, ни его третий брат, служивший уланом, не пережили следующей стадии отступления. Вернувшись во Францию, Бургойнь разыскал их родителей, оставив им искорку надежды, сказав, что братья попали в плен.

Личные трагедии наподобие этой происходили во время всей ужасной ночи с тысячами людей. Паника на единственном уцелевшем мосту еще больше усилилась, когда Девятый корпус Виктора, маршировавший в боевом порядке, прорубил себе дорогу сквозь