Комбат Найтов - Антиблокада

---

Внезапно наступила темнота, тело абсолютно меня не слушалось, было непонятно, что произошло, где я нахожусь, и почему раздаются пулеметные очереди. Какой-то шум справа, но я не могу повернуть голову, она меня не слушается. Чьи-то руки коснулись меня и попытались разжать пальцы.

- Этот ещё дышит! - послышался шёпот. - Винтовку не отдаёт и верёвку.

- Режь! - меня перевернули на спину и потащили по земле небольшими рывками. Скорее всего, они ползут. Боль пронизывала всё тело, но пошевелиться мне не удавалось. Длилось это довольно долго, затем, не очень аккуратно, меня втащили, скорее всего, в окоп, потому, что на лицо упали небольшие комья земли.

- Товарищ комбриг! Группа погибла! Обнаружили одного живого и "языка". "Язык" ранен, но жив.

- Всех проверили?

- Да, всех. Восемь человек. Шестеро прикрывали отход двух человек с "языком". Дышал только этот. Но, он без сознания. Немец - штурмбанфюрер.

- Посвети! Это лейтенант Иволгин, снайпер группы. А что за верёвка в руке?

- Он немца на ней тащил.

- Ещё дышит?

- Дышит, и пульс есть. Вот только руку не разжать.

- Несите так. А эсэсовца ко мне. Выполняйте, Миронов.

Два человека подхватили плащ-палатку и потащили меня по ходам сообщения. Затем переложили на носилки и довольно долго несли. Несколько раз ставили на землю, отдыхали, неторопливо переговариваясь между собой. Покурив, продолжали свой путь. Погрузили на машину и около часа куда-то везли.

- Принимайте, товарищ лейтенант! Разведчик из ОсНаз, из Москвы, лейтенант Иволгин.

- А документы?

- Какие документы, он с выхода. Всё, что передали!

- Винтовку не отдаёт!

- Да, лейтенант наш, который его с нейтралки вытащил, тоже пытался её забрать, но руку разжать не сумел. Комбриг из округа сказал, что так несите.

- На стол! Ранений нет, опухоль чуть ниже затылка, видимо, контузия. Кровь из левого уха, видимо, повреждена перепонка. Наденька, морфин!

Я почувствовал укол в левое предплечье, затем звуки стали отдаляться, перед глазами поплыли цветные пятна и полосы, сознание отключилось.

Очнулся от звуков взрывов, удалось открыть глаза. Чужое тело плохо слушалось, команды не проходили. Невысокий деревянный потолок, металлическая койка, резкий запах карболки, гноя и крови. Лежу на спине, во рту противная сухость, очень хочется пить. Сильно болит голова. Попробовал пошевелить пальцами рук и ног. Вроде получилось. Сильно затекли мышцы. Взрывы слышались всё ближе и ближе, надо приподняться, так как обстрел продолжался. Рядом кто-то сильно стонал. Удалось скинуть ноги с кровати и сесть. Неожиданно сильно закружилась голова, и я почувствовал сильный рвотный позыв. Видимо, вчера чем-то сильно приложило.

- Ранбольной! Лежите! - послышался женский голос. У меня перед глазами появился белый халат, чьи-то руки положили меня обратно. Я что-то прохрипел, голоса не было совсем. Но, видимо, до женщины дошло, что я хочу пить, и она, спустя несколько минут принесла эмалированную кружку с водой.

- Спасибо! - сказал я хриплым низким голосом, после того, как выпил всю воду. - Ещё, пожалуйста!

После этого я уснул, несмотря на продолжающийся вялый обстрел. Меня разбудили уже к обеду. Напротив меня сидел на табуретке командир в форме РККА, с одиноким ромбом на петлицах.

- Как себя чувствуешь, лейтенант?

- Пить хочу.

- На тумбочке. - он смотрел, как я пью, затем помог поставить кружку обратно.

- "Язык" ваш ценный, но сведения дал плохие. Я за тобой, здесь оставаться не стоит. Одевайся. Я пойду и оформлю бумаги, сейчас вернусь.

Я оделся, хотя мотало меня крепко, медсестра помогла надеть маскировочный костюм. Вернулся полковник с винтовкой СВТ, он расстегнул командирскую сумку и вытащил из неё пачку документов, перелистал, нашёл какой-то документ и протянул мне.

- Положи в карман. До машины дойдёшь?

- Не знаю.

- Сестрёнка, помогите ему.

Меня довели до машины, на заднем сиденье сидел старший лейтенант и эсэсовец. Меня посадили рядом с немцем. Машина тронулась. На выезде успел прочитать название деревни: Огонёк. Через 4 километра въехали в Нарву. Значит, 41 год. За Кингисеппом свернули на Волосово. Несколько раз останавливались, пережидая появляющиеся немецкие самолёты. Через три часа приехали в Ленинград на Дворцовую. За время поездки нас трижды останавливали для проверки документов, и я успел заглянуть в командирскую книжку. Зовут теперь меня Иволгин Максим Петрович. Отдельная разведрота Ленинградского Военного Округа. Специальность: снайпер. Сегодня 5 августа 1941 года. Немца группа взяла под Раквере. Танкист. Всё, что удалось услышать.

- Отвези лейтенанта в школу и возвращайся! - приказал комбриг водителю. Меня отвезли на Петровский остров, возле Большого Петровского моста в парке располагалась разведшкола ГРУ РККА. Водитель довёл меня до медсанчасти, мне опять сделали какой-то укол и я уснул. Разбудили меня ночью и попытались получить от меня сведения. Пришлось признаться, что ничего не помню. Что в голове осталась одна цифра: 08.00 07.08.41 года. Дата и время начала наступления на участке Выру-Лаеквере. И что фашист ценный, надо обязательно довести. Группа осталась прикрывать отход. Письменные показания дать пока не могу, руки слушаются плохо.

- Ладно, Максим, отдыхай, лечись. - сказал незнакомый командир. Сон, несмотря на уколы, не шёл. Ситуация паршивая: никакой "остаточной" памяти Максима Иволгина не наблюдается. Люди все незнакомые, ни имён, ни фамилий, никаких сведений. Утром меня повезли в город на улицу Маяковского, и показывали какому-то профессору. Он стучал меня молоточком по ногам, заставлял следить за молотком, рассматривал глаза через зеркало с дырочкой. Ему было много лет, вокруг него, с придыханием, крутилось множество ассистентов. Вердикт: ЧМТ, сотрясение мозга, амнезия, ограниченно годен в военное время.

- Товарищ профессор, рвота у меня закончилась, ещё ночью. Пока сейчас ехали сюда, меня ни разу не тошнило. Пальцы на руках начали слушаться. Изображение в глазах больше не двоит. О каком ограничении идёт речь? Я из разведки, у нас просто санаторий: постоянно чистый воздух, много солнца, много движений. Зарастёт всё, как на собаке. А память? Я помню всё, что было в последние два дня, даже по часам. Рановато меня списывать.

- Вот что, ранбольной! С такими травмами не живут, как Вы на ногах стоите, для меня это большой вопрос. Есть подозрение, что это пост-травматический синдром. Как только он закончится, вы умрёте.

- Ну, похоронят, если смогут. Сейчас не всем места в могилах хватает. Всё чаще просто в воронках.

- Идите, молодой человек, Вы просто не понимаете, что говорите.

- Напрасно, товарищ профессор, Вы меня списываете. Я выкарабкался.

- Идите-идите, Вы напрасно отнимаете у меня время.

Капитан, который меня сопровождал, вошёл в кабинет нейрохирурга. Он пробыл там около 10 минут, и вышел с пакетом каких-то бумаг.

- Поехали!

Привезли опять на Петровский, в медсанчасть. В обед приехал тот самый комбриг.

- Говорят, что ты всё забыл и не придуриваешься?

- Да, товарищ комбриг.

- И меня не помнишь? Мы же с тобой с Финской знакомы.

- Нет, не помню. Но уже знаю, что Вас зовут Пётр Петрович, Вас так старший лейтенант в машине один раз назвал. А водитель сказал Вашу фамилию: Евстигнеев. Оперативная память у меня присутствует, с момента, как очнулся на нейтралке. - И я слово в слово передал всё, что происходило.

- Ладно, Максим. Раз говоришь, что оклемаешься, остаёшься в штате. Тем более, что людей у нас почти не осталось. Стрелять не разучился?

- Не знаю, но пока громкие звуки вызывают боль в ухе. Не зажило ещё.

- Хорошо, приводи себя в порядок, но больше недели дать не могу. Домой съезди.

- Я не помню, где это.

- Михайлов отвезёт.

Меня привезли "домой", это на "Ваське", на Декабристов, совсем рядом от школы. Дверь открыла соседка, она же дала ключи от комнаты. Все жители города сейчас выехали под Лугу, и строят линию обороны, которой завтра не станет. Я просмотрел фотографии в альбоме, "свои" тетрадки, нашёл "дневник", который обрывался на поступлении в разведшколу РККА в 1938 году. Не очень много информации. Этого дома на острове Декабристов в нашем времени не существует. Не сохранился, не пережил войну. Там сейчас "сталинка" послевоенной постройки. Оставил письмо "родителям" через соседку: пожилую даму с витиеватой причёской. Ей я сказал, что сильно контужен, поэтому изменился почерк. Она сказала, что письмо передаст. Я пешком пошёл обратно в школу. С утра решил начать входить в обычный режим: подъём в 06.00, два часа физподготовки, дальше по расписанию школы. Через пять дней взял винтовку и пошёл в тир. После выстрела немного отдаёт болью в ушах. Тем не менее, пристрелял винтовку, затем начал занятия по маскировке. Приехавший через семь дней после разговора Евстигнеев, принял мой рапорт.