Леонид Гурунц - Наедине с собой или как докричаться до вас, потомки! Дневниковые записи 1975-1982

Леонид Гурунц

Наедине с собой,или как докричаться до вас потомки!

Дневниковые записи 1975-1982

НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ

Передо мной рукопись книги незабвенного Леонида Гурунца "Наедине с собой". Когда началось Карабахское движение, Леонида Карахановича, которого его друзья называли исключительно по фамилии – Гурунцом, уже не было в живых. Он тихо сделал свое земное дело, выполнил свой великий долг, и так же тихо ушел из жизни, шагнул в бессмертие, избавившись от мучительных физических и душевных страданий.

Читая рукопись, я то и дело ловил себя на мысли, что явственно слышу глуховатый голос друга. Многие главы он читал мне вслух у себя на веранде. Здесь практически были написаны последние два десятка его книг. Он вообще любил до публикации читать вслух близким и друзьями свеженаписанные главы книг, знаменитые гурунцовские миниатюры.

Книгу эту Леонид Гурунц начал писать в середине семидесятых годов. Шел ему тогда седьмой десяток, и был он уже тяжело больным человеком. Может, именно поэтому он всегда спешил. А еще точнее, много и неистово трудился. С ранними петухами вставал и работал у себя на балконе. Жили мы соседями, и каждый раз проходя по утрам мимо его дома я слышал доносящийся с балкона мерный звук пишущей машинки. Я хорошо знал: если не стучит машинка Гурунца, значит хозяин, как заправский архивариус, наводит порядок в своих рукописях, в своих незавершенных, а если и завершенных, то не опубликованных книгах. Часто повторял: "Судя по всему, я не успею превратить рукописи в книги, но если сам их не приведу в порядок, они зачахнут сиротами". Складывая аккуратно, как кирпичи, рукописи-сироты, садился за последнюю свою работу, которую условно назвал "Наедине с собой".

Собственно, этот архиобщительный, коммуникабельный человек всегда был наедине с собой, со своими "сиротами". Он не мог не знать, что пока существует советская цензура, никто не напечатает, скажем, такие слова: "Сегодня День Конституции. Караул! Нас снова обманывают. Делают вид, что у нас есть Конституция!" И тем не менее писал. Не мог не писать. Ибо видел своего читателя, который с благодарностью ждет слова одного из мужественных армянских писателей Леонида Гурунца: "Каждая строка, написанная честно сегодня, будет восприниматься грядущим поколением как бесценный дар. Спешите сказать это слово, способное осветить беспросветную темень наших дней… Власть слова будет сильнее власти денег".

Гурунц действительно, как пророк, предвидел сегодняшний день. Ушел он от нас за пять лет до начала Карабахского движения. Этот человек с ювелирной точностью определил сущность и смысл беды нашей: "Писатель, лишенный таланта (! – 3.Б.), дорвавшись до власти, может принести непоправимый вред всему коллективу. Снедаемый властью, он запросто может загубить истинный талант".

Сегодня многие, перекраивая историю вообще и историю Карабахского движения в частности, так и норовят всеми правдами и неправдами занять свое место в ней. Правдивая летопись пишется не популистами на митингах. Задолго до них, в процессе борьбы за спасение Арцаха, который уже в середине семидесятых находился на краю пропасти, Гурунц стал его летописцем. Свидетельством тому книга "Наедине с собой”. Спровоцированный Алиевым партийный пленум Нагорно-Карабахского обкома в марте 1975 года буквально переполнил чашу терпения арцахцев. И Гурунц решил про себя: "Если писатель при виде несправедливости и жестокости, не думая о последствиях, ринулся в бой, считай его талантливым. Смелость входит в состав таланта”. И певец Арцаха ринулся в бой. Именно в том году, отложив уже начатые работы, презрев страх за собственную судьбу, автор взялся за книгу, о которой писал: "Здесь речь идет о кострах не объединяющих нации, а разъединяющих. О новоявленных нацистах, проводивших политику угнетения одной нации другой, политику национальной дискриминации и вражды. О тонувшем корабле без сигналов бедствия. И все это под марши интернационализма, под маской благополучия и прикрытием словесной мишуры. Вот о каких кострах мы хотим рассказать здесь. И все это о Карабахе, маленьком Карабахе, у которого так много больших врагов ".

Критики называли его "поэтом прозы". Не раз я слышал в России от тех, кто лично не зная Гурунца, но прочитав очередную статью в союзной печати, думал о нем как о человеке, обладающем крутыми кулаками, как о заправском дуэлянте. По части крутых кулаков – ошибка. Но что касается дуэлянта – это точно. Как интеллигент с божьей искрой "поэта прозы" и как аристократ души он никогда не поднимал перчатку, брошенную плебеем и воинственной посредственностью. Справедливости ради надо сказать, что именно этой воинственной посредственности Гурунц боялся – против них у него не было оружия. Но мы, его друзья, поражались, с какой бесстрашной страстью хлестал он в своих открытых письмах Брежнева и, особенно, Суслова, главного идеолога страны. Подняв перчатку, брошенную нашему народу Алиевым, Кеворковым и иже с ними, Леонид Караханович устремился в бой, который длился годами. Не сдавался, даже когда уже сдавало сердце. Прикованный к постели, он писал свой знаменитый "Репортаж с больничной койки", добивая своих противников.

Отдельные куски из рукописи книги печатались в кастрированном виде в наших газетах. Бедного Гурунца главлит резал по живому так нещадно, что случалось, иные критики обвиняли его в "глянце", "лакировке", "розовости", даже “трусости”. В ответ мы смеялись, но я-то понимал, как переживает мой мудрый учитель и легко ранимый друг.

Только из рукописи книги я узнал, что, бывало, Гурунц переживал и страдал даже из-за меня. Отношения, особенно, когда дело касалось Карабаха, у нас были искренними до предела, бескомпромиссными. Я всегда был против, чтобы в открытых и закрытых письмах о бесчинствах Алиева и Кеворкова приводились конкретные имена жертв, живщих и работавших в Карабахе, а тем более занимавших какие-то должности. Ибо хорошо было известно, что подобные письма переправлялись тем, на кого жаловались карабахцы, и палачи беспощадно мстили жертве. Однажды после очередного письма Гурунца началось настоящее избиение всех тех, кого он намеревался спасти. С тех пор прошло более двух десятилетий. Я уже забыл подробности. Лишь из этой рукописи узнал, что Гурунц очень переживал, что мы с Багратом Улубабяном поговорили с ним, так сказать, по душам. И здесь он был искренен до конца. Тогда же мы выработали для себя принцип: находясь в Карабахе, не встречаться с партийными и советскими работниками, чиновниками, если даже они родственники.

Большей частью мы работали с молодежью в подполье. Фактов хватало с лихвой. В Ереване к Гурунцу шли из Карабаха ходоки, приносившие нам конкретные материалы о ситуации, о преступлениях, об этнической чистке армянского населения в области. И все эти данные вскоре становились достоянием масс. В одном из своих писем в Москву (копию, как это часто бывало, мы переслали за рубеж) Леонид Гурунц привел несколько десятков живых примеров нераскрытых преступлений. Речь шла об убийствах, которые азеры использовали как средство устрашения. Это старый, испытанный метод турок. Избить до полусмерти сына, изнасиловать дочь и телефонными звонками или письмами дать знать родителям, что то же самое ждет остальных детей. А потом уже за бесценок купить у армянина дом, построенный сто или двести лет назад дедом или прадедом. Об этом тоже писал Гурунц. В марте 1975 года, сразу после кеворковского пленума, Гурунц всерьез взялся за Алиева и секретаря Карабахского обкома. Многие упрекали его – слишком большое внимание уделяет своим оппонентам. Мол, чем больше будет крыть Кеворкова, тем больше это понравится Алиеву. Но упрямый и упорный Гурунц продолжал свою борьбу. Он прекрасно понимал, что, критикуя такого выкормыша, как Кеворков он бъет своими "крутыми кулаками" и в солнечное сплетение Кремля. Своими письмами – и это самое главное – он создавал общественное мнение в Армении, раскрывая глаза соотечественникам.

Перечисляя все бесчинства, начиная со времени Ленина и Сталина и до Багирова и Алиева, Гурунц обращается к своему народу: "Но мы не пройдем мимо таких лизоблюдов и лжецов. Ложь никогда и никому не приносила пользы. Будем бить тревогу. Нет ладу в нашем доме. В нашей семье единой. Все слова о дружбе, о единодушии – ложь и обман".

Мужество Гурунца для меня было понятием осязаемым. Он его не брал взаймы у очередной "оттепели" или "перестройки". Его публицистика, как это ни парадоксально, достигла своего пика именно в разгар так называемого застоя. Он черным по белому писал, что удивляется Ленину, который мог поверить в скоморошество Ататюрка, перекрашенного в красный цвет революции. Правда, не удивлялся скоморошеству Алиева, “Алиев тот же Ататюрк, еще не сбросивший с себя коммунарку". Доживи мудрый и честный Гурунц до наших дней, думаю, он не удивлялся бы и Ленину. Однако ценность любого общественного деятеля измеряется критериями и реалиями его времени.