Искусник (СИ) - Большаков Валерий Петрович

Валерий Большаков

Искусник

Пролог

– Ой, пульса нет! – испуганно пищит девушка. – Мы его теряем…

– Молчать! – врывается властный мужской зык. – Сестра – искусственное дыхание! Егорыч – непрямой массаж!

– Есть, командир, – уверенно басит некто третий.

– Ой, фибрилляция!

– Т-твою ж мать… «Утюжки» над сердцем и слева! Быстро!

– Готово!

– Разряд!

Голоса доходили до меня, словно через толстую вату, наплывая медленно, растянуто… Как облака. Облака?..

Всё вокруг затянуто паром или туманом – тусклый свет сочится отовсюду, и не видать в белёсом мареве даже намека на тень.

Я лежу или стою? Не понять. Вишу, может? А что, похоже… Не чувствую под собой ни мягкой постели, ни жесткого стола. Зато всего переполняет совершеннейшее, непередаваемое спокойствие – я равноудален от горя и радости, не ведаю ни страха, ни тревог.

Странно… От холодных касаний дефибрилляторов мое тело должно выгибаться трепещущей дугой, а я застыл, будто в детской игре «Фигура, замри!». Ага, отошел тихонько в стороночку – и слежу извне за потугами врачей…

– Еще разряд! – пыхтит упорствующий Егорыч.

– Хватит, – глухо роняет старший. – Пульса нет.

– Мы его потеряли… – шепчет девушка, поражаясь неизбежному.

Туманец вокруг меня загустевает, как сизая грозовая туча, набухает пугающей чернотой, и свет гаснет.

Я очнулся от холода. Окоченел совершенно, лежа на твердом и ледяном. Меня с головой покрывала тонкая линялая простыня. Задубевшая рука вяло стянула ее с лица, и я прижмурился.

Слезившимся глазам открылся низкий, ощутимо давящий потолок с выступавшими балками, густо замазанный светло-голубой краской. Сквозь ее натеки проступал грубый сварной шов.

Как рассерженные шмели, зудели, изредка помаргивая, белые неоновые трубки. Глухо подвывала вытяжка, бренча разболтанной крыльчаткой.

«Куда это меня?..» – оклемалась мысль.

В носу защекотало от резкого запаха лизола. Содрогнувшись, я чихнул, и стальное ложе шатнулось подо мною, отзываясь жалобным дребезгом.

«Это не палата… – сомнения пошли в рост, вяло раздувая панику. – Это… морг?!»

Покряхтывая от боли, я напрягся и сел, свешивая ноги. Не мои ноги. Отстраненно, словно вчуже, я выпрямил длинные конечности. Ровные и гладкие – лохматость понизилась. Это плюс. А вот руки… Дрожат, трясутся, еле удерживая мою новую, хотя и поюзанную тушку. Мосластые, но не мускулистые. Это минус.

Я огляделся с пробуждающимся страхом. Отделанное белым кафелем помещение заставлено секционными столами из нержавейки – блестят, как надраенные. Рядом со мной на металлической столешнице пугающе бугрится застиранная серовато-белая простыня с подозрительными рыжими пятнами и черным инвентарным штампом. Уродливые желтые ступни с номерком на пальце торчат наружу.

Наклонившись, чтобы сорвать такую же мерзкую картонку с себя, я едва не рухнул – дико закружилась голова. Дождавшись, пока спадет прилив тошноты и раздраженно отбросив номерок, мелкими рывочками пополз со стола.

«Ух, как меня… – тащились мыслишки. – Не-е, надо говорить: „Ух, как его…“ Били кулаками, били ногами, бейсбольными битами дубасили… Или эти деревяшки еще не в моде? Ну, значит, палками охаживали, цепями… Плюсом черепушке досталось… О-ох!»

Босые ступни коснулись терракотовой напольной плитки, стылой, как в глубоком погребе. Челюсти свело, и зубы застучали. Меня всего колотило, но сил, чтобы уйти куда потеплее, не было. Иссякли. Я едва удерживал положение стоя – ноги, того и гляди, подломятся.

Запахнув простыню, как тогу, доковылял до письменного стола у двери, обитой оцинковкой. Под изогнутой настольной лампой веселенького алого цвета развалилась здоровенная амбарная книга, пухлая, как инкунабула, а на полупрозрачной перегородке из зеленоватых стеклянных кирпичей криво висела расписная подложка с тощим отрывным календарем – ни одной странички не осталось. Что, и здесь Новый год? Ла-адно…

Меня целенаправленно шатнуло к большому облупленному зеркалу, висевшему над рукомойником.

– Так вот ты какой, реципиент… – пробормотал я незнакомым голосом, грубоватым и сиплым.

Отразился чужак с узким, симпатичным, в общем-то, лицом, опухшим от недавней пьянки и синяков – левый глаз заплыл, а правый таращился карим зрачком. Нос опух, но не сломан. Хоть какой-то позитив. Зубы… Я осторожно пошевелил занывшей челюстью, ощерился. Хорошие зубы, и целые вроде… Было неприятно шатать их языком – чужие же. Так ведь и язык не мой!

Проведя ладонью по голове, обритой наголо, коснувшись залепленного пластырем шва, равнодушно буркнул:

– Было ваше, стало наше.

Навалившись на створку, я чуть не выпал в гулкий коридор. Под ногами влажно блестел пол, выложенный виниловой плиткой, серой и кирпично-красной. А вот и местное население…

Мне навстречу шагала, переваливаясь утицей, техничка в белом халате, с ведром, помеченным размашистым «ХО», и шваброй наперевес. Узрев покойника, она выронила орудия труда и прижала розовые ладоши ко рту. Не помогло. Тонкий поросячий визг просверлил тишину насквозь.

Не знаю, наверное, в кино это вызвало бы зрительский смех, а вот мне было тошно – и в прямом, и в переносном смысле. Погано.

Из двери напротив, отстучав каблучками торопливую дробь, выскочила молоденькая медсестра – и тоже сомлела, хватаясь за притолоку.

«Зомби, что ли, не видела?» – чуть было не вырвалось у меня, но я вовремя прикусил язык.

– Что за шум? – забрюзжал смутно знакомый голос.

Из-за угла, набычившись, вышагнул могутный доктор – и резко остановился, словно врезавшись в невидимую стену. Побелев, как накрахмаленный халат, он хапал ртом воздух и таращил глаза на «привидение».

– Живой я, Егорыч, живой… – удалось мне вытолкнуть, качаясь у стены. Перед глазами плыла рваная бессознательная пелена, пульсирующая в такт сердцу.

– Н-не может быть… – потрясенно молвил врач, и вострубил: – Сестра, стоять! Не падать! Бегом за главным! Сергеевна, поможешь!

Вдвоем с причитавшей, неумело крестившейся уборщицей, он укутал меня одеялами и взвалил на каталку. Набежали медики, шумно заспорили вперебой:

– Ожил?!

– Не будьте мистиком. Это… м-м… не воскрешение.

– Да мы даже не представляем себе, на что способны!

– Во-во… Замедлил йог сердцебиение до удара в минуту, а врач – ага, летальный исход!

– У нашего пациента могла… м-м… синусовая тахикардия развиться… м-м… сходная с трепетанием желудочков…

Я почти не слушал людей в белых халатах – отогреваясь, впадал в дрему. Глянул, сонно моргая, на двери с суровой табличкой «Патологоанатомическое отделение», скосил глаза – и уткнулся взглядом в ярко намалеванную стенгазету.

Весь набор праздничной дацзыбао: елка, шарики, краснощекий Дед Мороз… И алой вязью выведенное – «С Новым 1973 годом!»

Я попал.

Глава 1

Горбольница, 8 января 1973 года. Перед обедом

– Значится, гражданин Пухначёв, вы не помните тех, с кем дралися в новогоднюю ночь? – седой, весь какой-то скукоженый и усохший, майор Горбунков выглядел дедушкой из деревни, малорослым старичком-боровичком, но взгляд его был цепок. И еще «гражданин начальник» постоянно орал.

Пожилая санитарка, заботливо суя подушку мне под бочок, шепнула, чтобы я не боялся Степан Иваныча. Так-то «дядя Степа» добрый, просто его на войне контузило. Вот и надрывается, сердешный. Всё боится, что не услышат, а связки у него – будь здоров…

– Значится, не помните! – взревел милицейский чин. – Так-так-так!

Я завздыхал, чуя противный холодок внутри. Терпеть не могу разговоров с компетентными органами – не покидает меня тряская боязнь. А этот еще и акустикой давит, угнетая сознание…

– Говорю же вам – лакуна в памяти! – сказал я прочувствованно. – Да и какая там драка… Вон, даже костяшки не сбиты! Отметелили, как хотели, и ушли. А кто, за что… – мои плечи изобразили опасливое, кривоватое пожимание, лишь бы не разбудить боль в сломанных ребрах.