Время для жизни [СИ] - taramans

Время для жизни

Глава 1

Моросящий октябрьский дождь, который сыпал с неба третий день, к вечеру превратился уже вовсе во что-то непотребное — не то туман, ни то какую-то взвесь, казалось бы, не оседающую на землю. В конце октября темнело уже рано, и Сергей Николаевич Елизаров возвращался с работы домой в потемках. От конторы до дома, где он жил, было минут 25 ходьбы. Общественным транспортом он, по сложившейся привычке, не пользовался (да и чего им пользоваться — если городок можно из конца в конец пройти минут за 50 — час, не более), и сейчас вышагивал по темной улице, перешагивал многочисленные лужи, стараясь выбрать путь посуше. Хотя «посуше» — это громко сказано — такового пути просто не было. Асфальт тротуаров был едва ли не его ровесником, проще сказать, что асфальта не было, а были отдельные его островки.

«Мда… и уличными фонарями наш город явно не богат… если не сказать большего. Хорошо хоть витрины магазинов немного подсвечивают тротуар. Это на центральной улице, а что творится, чуть отойди в сторону?! Там ни фонарей, ни тротуаров. Как там люди живут — лучше вообще не задумываться. Успокаивает лишь то, что такая погода, в общем-то, весной дней 10, да осенью недели две-три. Соответственно, нужно потерпеть…»

Не задумываться… Хотя не задумываться, тоже не получалось. Наверное, как многие мужики среднего возраста, после сорока лет, Елизаров привык постоянно о чем-то думать, размышлять. «Когда я итожу, то, что прожил…». Вышагивая куда-либо, перебирал в мыслях то одно, то другое, скатываясь от «высокой политики», до бытовых вещей. Перебирал свою жизнь, вспоминая различные ее отрезки, и тогда, то чуть улыбался (если вспоминалось что-то хорошее или смешное), то хмурился и матерился про себя.

Что уж скрывать — было в молодости (или чуть позднее) то, что вспоминать было не совсем приятно — кто может похвастать, что не делал в жизни таких ошибок, не совершал поступков, за которые спустя годы, коришь себя — если конечно совесть еще не пропита или не растрачена в связи с веяниями новой жизни и новизной общественных, мать их за ногу, отношений.

Из своих 47 лет, Елизаров последние семь жил в этом маленьком сибирском городке — родине своей жены. Вообще, жизнь изрядно помотала Сергея по городам и весям — и своей страны, да и за рубежом побывать пришлось. Но за границей — это уже давным-давно, даже забываться стало, где и когда он был.

Родился он неподалеку от места своего теперешнего проживания — почти в таком же городке, одном из райцентров Свердловской области. В маленьком, провинциальном, тихом… Конец 60-х годов… Отец его работал на небольшом местном заводе, постепенно приобретая опыт и авторитет, стал начальником цеха. Мать всю жизнь проработала учительницей в средней школе. Так сказать — обычная советская средняя семья. Поэтому, когда грянула перестройка, а потом и «лихие девяностые», отец, как многие русские мужики, стал попивать — от безнадеги и непонятностей, как жить дальше. Умер в начале 90-х во сне… Инсульт…

Может и к лучшему… Не увидел, как все разваливалось, как «встал» завод. Как новые, «эффективные менеджеры», «хапнувшие» его за бесценок, практически бесплатно, путем каких-то махинаций — посрезали уже изрядно устаревшее (но еще работающее!!!) оборудование и загнали его за бесценок, по цене лома. Корпуса стояли, ветшали, помаленьку разваливались. Потом в каком-то открылась оптовка, в каком-то — какие-то кустари чего-то там пытались выпускать или чинить…

Остальные так и зарастали бурьяном и кустами. Мать вышла на пенсию и тихо жила в их, уже стареньком, доме, иногда подрабатывая частными уроками, готовя школьников к экзаменам, поступлению в ВУЗы. Но это — все потом, а пока…

Закончив в середине 80-х среднюю школу (закончил, нужно сказать, повыше среднего, но до отличника далеко не дотягивая), начитавшись в старших классах книг «о службе морской, о дружбе большой», Серега, лучшего не придумал, как рвануть в «город славы моряков». Оценки аттестата, неплохая физическая подготовка (в 70–80 годы быть хилым для мальчишек было стыдно), изрядная доля самоуверенности позволила ему поступить в ВМУ. Однако уже к 3-му курсу романтика дальних походов, суровой службы, боевых кораблей куда-то уплыла. «Хорошо море с берега…».

Как оказалось — красоты там немного, а много тяжелой работы, выматывающих вахт, рутины, крепких штормов и большой ответственности. Красивая военно-морская форма (кортик опять же!), «все девки мои будут», ордена на широкой груди, скрывали интриги за «теплые места», муть и унылость дальних гарнизонов, быстро устаревающий в целом флот, бытовые неустроенности, семейные дрязги.

Общее впечатление не сглаживали даже практики на кораблях, когда Серега, в должности курсанта-практиканта, побывал и на «морях полуденных», и на «морях студеных», с заходами в инпорты (в основном — в базы расположения кораблей ВМФ СССР), со стоянками в наших портах-базах (как на Черном, так и на Балтийском морях).

К этому добавлялась новая внешняя политика — «перестройка же, че! новое мЫшление». Средний и старший офицерский состав, как в училищах, так и во флоте все больше охреневал от участившихся «мирных инициатив» «родного» генсека, болтающегося по миру, как известная субстанция в проруби, и подписывающего все новые и новые мирные договора. Причем чаще «мужик с пятном» болтался в столицах еще вчера потенциальных противников, а сегодня выходит уже и не противников, а непонятно кого…

Тут и эти — «непонятно кто» — начали наглеть явно и недвусмысленно. Кто мог еще пять лет назад помыслить, что какие-то два занюханных корабля НАТО могли впереться не только в территориальные воды СССР, а почти в акваторию главной (ну так было принято считать!) и наизнаменитейшей военно-морской базы СССР?

Действия командиров кораблей и командования флота по принуждению к выходу из тервод офицерами (и курсантами) всецело одобрялись (хотя и считались явно недостаточными — «надо было пустить к рыбам наглецов!»). Но между собой господа офицерА поговаривали, что как бы таковое решение и действия не вылезли боком и комфлота, и командирам кораблей — «в свете новой внешней политики и мирных инициатив»! И уже начинали на дружеских пьянках потихоньку материть и все Ставрополье в целом (как Родину), и ставропольских комбайнеров (как социальную среду, так сказать, взрастившую!), и модную жену, хвостом следующую за мужем-генсеком («Где зимуют Райки? Райки зимуют в норках!» — в смысле норковых шубах), и все «мирные инициативы», и окружающих генсека высокопоставленных лиц.

В