Роксана. Детство (СИ) - Колч Агаша Страница 3

— Ба, так ты расскажешь, кто мы и что с нами случилось?

— Мы Верхосвятские, Ксаночка, — ответила бабушка так, словно эту фамилию должна знать каждая шавка из подворотни, не говоря уже о душе взрослой женщины, случайно забредшей в тело пятилетней девочки. Видя, что ситуация для меня не прояснилась, рассказчица продолжила: — Я вдовствующая княгиня Глафира Александровна Верхосвятская, ты моя внучка княжна Роксана Петровна Верхосвятская, единственная дочь моего сына, князя Петра Андреевича…

— Верхосвятского… — испорченной пластинкой повторила я, думая о том, случайно ли мы с девочкой тёзки. Но это к лучшему — путаться не буду. Роксана Петровна — привычно.

— Да. Вспомнила? — Выговаривая эти имена, княгиня словно выше становилась и моложе. Из глаз туманность задумчивая рассеялась, гордостью родовой блеснули очи. Ненадолго, правда. Что-то вспомнив, ссутулилась, и космы вдоль лица повисли. — Только в прошлом всё это. Петруша в остроге, а мы здесь… в ссылке. Лишены всего. Званий, привилегий, земель, движимого и недвижимого имущества.

И вздох как всхип… Неожиданный, пугающий.

— За что, бабушка?

— Да ни за что. Оговор то был, детка. Не мог Петруша такое сотворить… чтобы против самодержца в заговор вступить, — и вновь всхлип.

— Ох ты! — я даже рот руками зажала. Такое обвинение головы стоит. А папенька ещё жив, и мы живы. Повезло…

— Уповаю на мудрость государеву… Верю, что разберётся во всём и не даст безвинно оклеветанным сгинуть! — Это уже не всхлипывание, а начало истерики.

Эх, бабушка!

— А матушка где? — решила отвлечь от уже наезженной эмоциональной тропы. После истерики наступает отупение. Чему удивляться, что она дым в хибаре не заметила.

— Померла Лизонька… Тебе ещё годика не была, как она преставилась, — аккуратно вытерла нос и промокнула слёзы Глафира Александровна.

Всё бы ничего… и жесты изящные, и сопельки беззвучно подобрала — да вот только тряпица в пальчиках чумазых замызгана донельзя.

— Ба, а где мы до того жили и где сейчас обитаем?

— Почти три месяца мы где-то под Волаждой живём. Деревня называется Кали́новка. А раньше в поместье своём проживали в Смолянской губернии. Хорошее у нас поместье было, богатое. Поля, леса, пруды… Всего хватало. Льном торговали, шерстью… Зерно морем отправляли. Куда? Не помню, голубка… У меня в последнее время что-то с памятью совсем плохо стало. И голова часто болит.

— Это оттого, что ты много плачешь и думаешь о грустном, — ворчливо заметила я и чуть было не засмеялась, представив, как это со стороны смотрится — пятилетняя соплюшка поучает бабку, как той жить надо. — У травницы надо попросить и попить сбор успокаивающий.

— Попрошу, ягодка моя сладкая, и попью обязательно, — послушно согласилась женщина.

И тут я задумалась: у нас есть продукты — пусть не так много, но свежие и качественные, травница меня лечила, и княгиня не стала отговариваться безденежьем, когда я посоветовала за снадобьем обратиться…

— Бабушка, а на какие средства мы живём?

— Так содержание нам как ссыльным положено. Серебряный зубр на меня и ползубра медью на тебя. Каждый месяц урядник привозит. Дня через три наведаться должен. Заодно проверит, не сбежали ли мы, не наведывался ли к нам кто чужой. Избу вот эту выделили, воз дров привезли, как заселили. Муки мешок. Староста сказал, у кого молоко брать, а у кого яйца. Живём…

Ага… судя по всему, голодная смерть нам не грозит. Хорошо. Но хватит старуху мучить расспросами. Отдохнуть надо и ей, и мне. Отдохнуть и подумать, как и зачем жить дальше. Задумавшись, я подняла глаза на потолок.

Да твою… Ой! Я же теперь княжна, да притом юная, значит, не пристало мне выражаться так, одёрнула саму себя и, предварительно немного посопев носом, захныкала.

— Что? — вскинулась опекунша. — Что, моя деточка? Болит где?

— Страшно мне, бабушка! — и ткнула пальцем в чёрные от копоти тенёта. — Ночью глаза открою, а они над головой летают. Днём взгляну — опять они надо мной кружат. Страшно. Ах, как страшно, бабушка!

— Так делать-то что? — растерялась Глафира.

— Может, смести их и в печке сжечь?

Глава 2

Вскоре я, завёрнутая в платок и шубу, сидела на улице на брёвнышке у сарая без возможности пошевелиться. И сил нет особо, и закутала бабка крепко. Пригревало солнце, сводя на нет последние сугробы, притаившиеся в тени. На изломанной годами и ветрами старой берёзе, что росла за плетнём, орали недавно прилетевшие грачи. На пригреве через серую жухлую прошлогоднюю траву пробивались бодрые ростки новой зелени.

Весна… вздохнула я полной грудью и закашлялась. Похоже, лёгким бедной девчушки досталось. Значит, побольше свежего воздуха, хорошее питание и витамины. Воздуха — дыши не хочу. Питание… С этим надо разбираться, но вот то невнятное мессиво я точно больше есть не буду. Витамины. Хм… В квашеной капусте витамина С больше, чем в лимоне. Осталось выяснить, квасят ли здесь капусту и где её взять. Что ещё за витамины сойдёт? Щавель должен уже появиться, крапива сейчас самая полезная. Хоть на щи, хоть куда…

¬— Санка! Ребя, смотрите, Санка! — пронзительный вопль мальчишки чуток постарше меня разрушил идиллию весеннего дня и планирование ближайшего будущего.

Ну до чего ж они тут горластые, вздохнула я и принялась рассматривать перелезшее через забор неизбежное.

Общим видом пострелёнок напоминал воробья. Такой же коричнево-чёрно-серый, такой же юркий и задиристый. На ногах лапти, и видно, что новые — желтеют свежим, ещё незатёртым лыком. Опорки, обвязанные для крепости лыковой же верёвочкой, чистые, как и штаны, пузырями свисающие на обмотки. Под тёмно-коричневым, обшитым по подолу и рукавам густыми заплатками, зипуном невнятного тёмного цвета рубаха и что-то серое, пушистое, вязаное. На голове валяный колпак, лихо заломленный на затылок. Явное подражание кому-то из старших.

Похоже, мать не просто так на улицу выгнала, дабы под ногами не путался. Может, по делу какому отправила — потому и проследила, чтобы оделся «прилично», или просто заботится, чтобы не простыл мальчишка, польстившись на обманчивое мартовское тепло.

Следом за вожаком пацанячей стаи подтянулись ещё трое. Двое видно, что братья. Старший как нянька таскает за собой малого, хоть и разница-то не больше двух лет. Вон как заботливо помог между жердями пролезть и шапку, на нос сползшую, поправил. Ему бы самому по-хорошему пригляд ещё нужен, но по здешним меркам пятилеток уже не младенец. Следом ещё один появился. Явно из породы хорьковых. Взгляд бегает — то ли добычу ищет, то ли боится чего. Господи, ему же всего-то лет шесть, а натура уже разбойничья. Хотя слышала, что такими не становятся, такими рождаются.

— Так ты, Санка, мертвячка? — старший подходит осторожно. И любопытно, и боязно. А ну-ка и впрямь мёртвую на солнышко сумасшедшая бабка посадила.

Мальчишка даже палку с земли поднял. Не то потыкать хотел, чтобы проверить, не то она ему смелости придавала.

— Много ты о мертвяках знаешь? — посмотрела я на смельчака.

— Да поболе тебя! — задрал нос собеседник.

Тем временем, видя, что я разговариваю, а значит, немного живая, подтянулись поближе и остальные.

Устав сидеть неподвижно, я завозилась под шубой, и одна пола распахнулась слегка, позволив высвободить руку. В голову пришла озорная мысль, и я, недолго думая, предложила:

— Хотите, я вам расскажу о мертвяках? — понизив голос до шёпота, насаживая наживку на крючок, спросила я мелюзгу. И пусть сама такая же, а то и меньше, но не воспринимаю я себя ребёнком.

— Ну скажи… — сплюнув под ноги, как бы нехотя согласился старший.

— Расскажу, но на спор, — забросила я наживку малькам. — Если хоть один из вас испугается, то выполните моё желание.

— А ежели нет?

— То я три дня буду вам рассказывать сказки, которых здесь никто не знает.

Мальчишки переглянулись, склонив головы к друг другу, пошептались о чём-то и согласились.