Александр Афанасьев - Наступление Страница 37

Они прошли на смотровую площадку, выстроенную на крыше двухэтажного дома, служившего в качестве штаба и госпиталя. Для высоких гостей натянули тент — ветер был просто ужасным, от него нее помогало даже теплое обмундирование

— Полковник — негромко сказал Юсеф — на минуточку…

Вместе с полковником они отошли в сторону, вышли из-за прикрытия плотной парусины — и ветер с воем набросился на них как голодный зверь, сыпанул в лица песком вперемешку с ледяными крупинками…

— Генерал Рахман передает вам привет, полковник. Он помнит вас — негромко сказал Юсеф

— Да продлит Аллах годы жизни генерала Рахмана — отозвался комендант

— Генерал послал меня, чтобы задать вам один вопрос. Генерал помнит про вас — но помните ли вы про генерала?

— Аллах свидетель, я помню добро и до конца жизни буду верным рабом генерала.

Клятвы преданности подхватывал ветер, уносил их прочь, разбивая о выстуженные камни горных склонов — но тот кто надо — все это слышал. И надо сказать — это были не только бригадир Юсеф и полковник Килани

— Это хорошо. Готовы ли вы верить генералу и тому, что он скажет?

— Слово генерала — закон для меня я всего лишь его раб.

— Это хорошо. Генерал говорит вам моими устами — американцы предатели и те, у кого начальником служит генерал Гуль — тоже предатели. Они предают Пакистан, а американцы ведут тайные переговоры с афганцами и с шурави чтобы предать нас!

Полковник всплеснул руками

— Аллах свидетель, я давно это знал! Нельзя доверять американцам, это те же англизы только еще хуже!

— Говорите тише! Генералу Ахтару нужны сейчас не столько ваша преданность, полковник — сколько ваш ум, хитрость и проницательность.

К сожалению, все это были лишь слова — хоть и приятные, но лишь слова. Если с преданностью у полковника было все в порядке — то вот с умом и проницательностью… Но, тем не менее — он с готовностью сказал:

— Мои глаза и уши в распоряжении генерала, и клянусь не утаить все что мною услышано и увидено, и да покарает меня Аллах, если я нарушу эту клятву.

— Воистину, Аллах скор на расплату, но еще быстрее расправляется с клятвоотступниками генерал. Ты знаешь, кто у тебя в лагере работает на проклятого предателя Гуля?

— Да, знаю, эта проклятая змея давно ползает по лагерю. Это майор Мехшуд, да покарает его Аллах во имя справедливости!

Понять, почему полковник ненавидел майора Мехшуда было несложно — ни в одной армии мира не любят особистов.

— А ты знаешь, кто наушничает Мехшуду?

— Возможно, я не знаю про всех, эфенди, но кое-кого я могу назвать, это…

— Тихо! Не надо произносить вслух то, что могут услышать чужие и недобрые уши. Возьми всех людей, про которых ты знаешь, и пошли из вместе с майором Мехшудом на операцию, которая начнется завтра. На операцию против русских шурави. Пусть шурави избавят нас от предателей. А если… если шурави промахнутся… то мы сделаем вот как. Сейчас перед нами будут те, кто должен своей кровью искупить вину перед Аллахом и перед умой. Ты знаешь что-либо про этих людей?

— Нет, эфенди, но знает Али, только его они боятся, только он для них раис, не считая Аллаха.

— Хорошо. Пусть Али отберет нескольких них и приведет потом ко мне, я желаю поговорить с ними. Пусть Али выберет тех, кто умнее других и еще будет полезен, даже несмотря на то зло, которое они совершили.

— Ваша воля — закон, эфенди бригадир.

— Это хорошо. Теперь пошли, посмотрим, какое представление нам покажут сегодня…

— Сегодня вы должны биться не в полную силу! Помните, ваши жизни не принадлежат вам, они принадлежат умме и Аллаху! Если же кто-то попытается так расправиться со своим врагом =— того я убью лично!

Али свирепо смотрел на них.

— Лично! А теперь — вперед!

Они выбежали на ринг — место огражденное забором из сетки-рабицы, с бетонными столбами и засыпанное песком и мерзлой ледяной крошкой. На миг замерли друг напротив друга. И — бросили навстречу друг другу как дикие звери…

А люди с крыши штабного здания смотрели на них — их пехлеваны держали над ними зонты, чтобы не так сильно дуло в лицо, они сидели на стульях и пили запрещенные Книгой напитки. Просто они очень любили хмельные напитки, и даже запрет в Книге не мог их заставить отказаться от них.

— Зияутдин! И ты тоже! Идем со мной!

Зияутдин поднялся, вытер грязной тряпкой кровь с лица. Али посмотрел на него, протянул большой и относительно чистый платок.

— На. Приведи себя в порядок, большой раис желает разговаривать с тобой. Он многое может, он самый главный раис в движении, и те раисы, что думают что они главные, а на деле они всего лишь купцы и ростовщики из Пешавара — всего лишь пешки в их игре. Веди себя умно — и тогда ты снова встанешь рядом с братьями в их святом деле джихада…

Раис пожелавший встретиться с ним, был военным, хотя носил воинскую форму без знаков различия. Он был среднего роста — Зияутддин был выше его больше чем на голову и с глазами черными как галька-голыш на берегу реки. Когда Зияутдин предстал перед ним — он долго стоял напротив и рассматривал его как диковинное животное.

— Ты хочешь есть? — внезапно спросил он

Уж такого вопроса Зияутдин точно не ожидал

— Аллах дарует нам пищу в достаточном количестве — ответил он

— Пищи никогда не бывает достаточно, тем более здесь, в этих горах где лед и песок выедает тебе глаза, а ветер вцепляется в тебя как дикий зверь. Вы храбро сражались сегодня, и я распоряжусь, чтобы сегодня вечером вас накормили досыта.

— Аллах да вознаградит вас за вашу доброту

— Как тебя звать?

— Меня зовут Зияутдин, эфенди…

— Зияутдин … довольно распространенное имя? Ты родился в Афганистане?

Бригадиру Юсефу, который умел очень тонко чувствовать людей — чем-то приглянулся этот малый. Возможно, потому что он фанатичен, и при этом силен даже пребывание здесь, в группе смертников не сломало его. Нет, если он выживет в предстоящем деле — то надо приметить его и забрать с собой. Он будет помнить его доброту, а это важно…

— Нет, эфенди, я родился здесь, в этих горах.

— Почему же тогда ты пошел на джихад?

— Потому что в шариате сказано, эфенди, что лучший из нас — это тот, кто оседлав коня мчится во весь опор, услышав клич или пронзительный крик, ища себе шахады или победы.

— Интересно… Ты служил в армии?

— Нет, эфенди, но первого шурави я убил, когда мне было семнадцать лет.

— А сколько тебе сейчас?

— Двадцать четыре, эфенди…

Зияутдин выглядел на тридцать пять — сорок — мрачный детина с лицом в шрамах и с густой черной бородой.

— Скажи мне, за что ты попал в число тех, кто обречен на скорую смерть?

Глаза Зияутдина полыхнули злобой.

— Я казнил своей рукой своего амира но это только потому эфенди, что он отступил с пути джихада и предал всех мусульман.

— Вот как? Но разве ты кади*******, чтобы судить, тем более судить своего амира?

— Обязанность каждого из нас — следовать по пути джихада, как бы труден он не был! Наш амир, да сгниет его мясо истерзанное собаками, когда кяфиры пошли на нас в атаку — приказал отходить, бросая без помощи других муджахеддинов и лишая нас возможности получить шахаду! За это я убил его и убил бы всех, которые побежали, если бы смог!

— А потом ты выбрался в Пакистан?

— Да, эфенди

— И все рассказал?

— Да, эфенди.

— Но почему ты это сделал? Разве ты не мог сказать, что твой амир погиб в бою с собаками — шурави, и нашелся ли бы хоть один человек, что опроверг твои слова?

— Эфенди, говоря о том что я сделал, я не думал о себе, я думал об Аллахе, о джихаде и о других братьях. Пусть те, кто делает джихад для вида — но в душе является подлым мунафиком знает, что карающая длань Аллаха настигнет его сразу же, как только он трусливо решит сойти с пути джихада, иншалла.

Бригадир размышлял, смотря сквозь молодого фанатика своим отработанным взглядом сотрудника спецслужбы — мало кто выдерживал, когда бригадир так на них смотрел. Получалось даже лучше, чем он предполагал. В правдивости истории, рассказанной молодым боевиком он не сомневался ни на минуту. Те, кто в семидесятые сражался еще с даудовским режимом в Афганистане, проповедуя скромность и умеренность сейчас сами превратились в настоящих раисов, раисов Пешавара. У каждого из них были свои дела, каждый из них давал деньги в рост и торговал наркотиками, каждый из них разворовывал поступающую в страну гуманитарную помощь и оружие и продавал все это на базарах, а деньги переправлял за границу. Вместо того, чтобы воевать с шурави — боевики из разных движений "Группы семи" все больше и больше занимались тем что вредили друг другу, причем все чаще доходило и до открытых боестолкновений. Немудрено, что вскормленный в Пешаваре амир побежал, когда шурави пошли в наступление и немудрено, что этого молодого боевика приговорили к смерти за содеянное им. Сегодня он грохнул своего амира во время боя — а завтра ему другое не понравится — он кого грохнет? Не дай Аллах — одного из пешаварских раисов. А те, судя по всему, намереваются жить долго…