Владимир Свержин - Сын погибели Страница 43

— Святой Давид! Все туда, — заорал лендлорд, — все к проходу! Они пытаются вырваться!

Гарри змеей выскользнул из лаза, прополз еще несколько шагов, приподнял голову и осмотрелся.

— Все тихо. — Он сделал знак соратникам, и те один за другим стали покидать спасительный подземный ход.

Когда на поверхности собралась уже немалая часть повстанцев, вслед за ними вылез Федюня со своими странными друзьями. Он тут же припустил к опушке леса, спеша увидеть происходящее в замке. На ползущий по стене огонь упала струя воды, и вниз по склону холма покатились заготовленные на галерее бочки.

— Не беспокойся, — заверил Федюню Гарри, — парни успеют скрыться. Сейчас мы ударим по лорду и его прихвостням, пока они не очухались.

— Зачем? — удивился Федюня.

— Да как же ты не поймешь, — нахмурился предводитель мятежников. — Если сейчас этого не сделать, те грязные ублюдки объявят себя победителями!

— И что с того?

— Начатое тобой дело должно побеждать! Всегда!

— Но я не начинал его. Я шел в Лондон, чтобы встретиться с друзьями. Ты обещался меня проводить. Они, как видишь, тоже искали меня и нашли.

— Нет, — отрицая сказанное, покачал головой Гарри, — все не так. Я почитаю тебя как Спасителя, но доброта твоя, прости, граничит с глупостью. Слово твое разбудило сердца, а дело твое подняло бурю. Надежда, которую вселил ты в этих убогих, сделала их людьми! А ты говоришь о каких-то друзьях, о Лондоне… Мы должны идти и победить!

— Кому должны?

— Отцу предвечному! Твоему великому жребию!

— Я ничего не знаю о том жребии, — устало вздохнул Федюня. — И не хочу его нести. Я ухожу отсюда. Идем со мной.

— А они? — Гарри кивнул в сторону замерших в ожидании приказа мятежников.

— Если, как ты говоришь, свобода родилась в их сердцах, то никто, кроме них самих, не в силах убить ее. С оружием или без — пусть несут ее. К чему им водительство мое? Я ухожу.

Глаза Гарри метнули злой огонь.

— Это все твои друзья! Это их наущения! Если б не твоя защита…

Взгляды Федюни и первейшего из его «апостолов» сошлись в короткой, но страстной дуэли.

— Что ж, — пробормотал Гарри, — ступай. Уходи скорее. Я скажу людям, что такова воля пославшего тебя. Я поведу их в бой твоим именем, ибо отныне оно превыше тебя самого.

— Не надо!

— Это будет так! — отрезал Гарри. — И никак иначе. Эй, парни, — он обернулся к своему воинству, — Спаситель вывел нас из пламени и сохранил жизни, которые теперь никто не сможет именовать никчемными. Но мир велик, и Он более не может быть при нас, точно нянька при малом дитяти. Пойдем же, обрушимся на гонителей наших, и пусть память о Спасителе, посланном людям Всевышним, превратится в меч, сокрушающий врагов подобно клинку архангела Михаила.

Гул одобрения был ему ответом.

— А мы, того, с ним, — послышался из толпы голос недавнего побирушки. — Так ведь?

— Ага, — согласился второй нищий.

— Как хотите, — насупился Гарри. — Вперед! Во славу Спасителя! Руби их!

Глава 16

Мудр тот, кто знает не многое, а нужное.

Людовик Толстый, не отрываясь, смотрел на вассала. Гийом — могущественный герцог цветущей Аквитании — принимал сюзерена с демонстративным почтением и той необычайной радостью, которую, по замыслу Карла Великого, обязан испытывать держатель земель при личном приезде своего повелителя.

Людовик с досадой ловил себя на мысли, что невольно любуется высоким, статным, хотя и немолодым, красавцем, слывущим первейшим трубадуром Южной Франции и признанным любимцем женщин. Праздники, которые вот уже неделю устраивал в честь приезда короля герцог Аквитании, дышали неподдельным весельем и тем задором, какой редко встречался на северном берегу Луары. Вино лилось рекой, звон струн не смолкал ни днем, ни ночью. Плясуны и жонглеры сменяли друг друга… Людовик прилагал все больше сил, чтобы подавить пожирающее его тайное недовольство. Он невольно подсчитывал, во сколько обходится Гийому Аквитанскому королевский визит, и понимал с неуемной тоской, что на золото, выброшенное вот так на ветер за одни только сутки, он — король Франции — мог бы целый год содержать тысячи брабантских наемников. Герцога же огромные траты, похоже, вовсе не заботили. Гийом был неизменно предупредителен и ласков с королем, что бесило Людовика более всего прочего.

Государь со всей отчетливостью понимал, что ему не в чем, при всем желании не в чем упрекнуть первейшего из своих вассалов. Но даже пожелай он предпринять что-либо против Аквитании, ничего, кроме недоуменной улыбки у окружающих, это скорее всего не вызвало бы.

Его родной Иль де Франс, обглоданный войнами, как мозговая кость бродячими псами, смотрелся небольшим пятном рядом с владениями аквитанских герцогов. Да и происхождением своим Гийом не уступал королю…

Перед началом путешествия в Аквитанию Людовик, как водится, затеял беседу с аббатом Сугерием о землях юга Франции и их правителе. Речь королевского советника текла плавной рекой вплоть до того момента, когда вопрос коснулся родословной герцогского рода. Тут Сугерий скороговоркой перечислил ближайших родственников Гийома и начал рассказывать о любви герцога ко всему прекрасному, будь то кони, украшения или же возлюбленные. Людовик остановил его и потребовал более подробного изложения.

Услышанное озадачило короля, словно в родном, знакомом с детства замке он узрел среди двора новую башню.

В незапамятные времена, когда дед Карла Великого герцог Карл Мартелл сокрушил наступающих сарацин в битве при Пуатье, большая часть Франции ликовала. Но не вся: арабы откатились к Пиренеям и укрепились там, полные решимости не пустить дальше грозного молотобойца.[52] Но Карл Мартелл и не думал штурмовать горные крепости, он пошел на хитрость. Пообещал местной еврейской общине, что в обмен на помощь в борьбе с арабами он позволит основать им в Южной Франции вассальное королевство. И в одно прекрасное утро множество сарацин попросту не проснулись. Остальные бежали в страхе.

Карл Мартелл сдержал слово, и в 768 году было провозглашено королевство Септимания. Государем его стал Теодерик из рода Меровингов. По матери он происходил из семейства Нарбоннской общины, ведущего свой род непосредственно от царя Давида. Ко всему этому он был женат на внучке Карла Мартелла, Альде.

При Карле Великом наследный принц Септимании, Бернард, занимал пост майордома и был зятем императора. В приданое он получил от Карла Великого титул герцога Аквитании, а вместе с ним и богатейшие земли от Эндра до Пиренеев. Таким образом, в жилах герцогов Аквитании текла кровь Меровингов, Каролингов, Давидидов… Ему, Людовику — потомку ничем особо не примечательного графа Гуго Капета, — о подобном происхождении можно было только мечтать.

Хуже этого, как, поморщившись, сообщил благочестивый аббат Сугерий, что по слухам, очень похожим на правду, и первый король Франции рожден не от Людовика Благочестивого, как значилось в официальном родословии, а от принца Бернарда Септиманского.

Пожелай только Гийом заполучить королевский венец — вмиг бы нашлись сотни, тысячи баронов, жаждущих обнажить меч для скорейшего достижения этой воистину справедливой цели. Но герцог Аквитании не желал присоединять к своим владениям Париж. Людовик догадывался, что в душе сей трубадур на троне ни в грош не ставит ни самого короля, ни королевскую власть, и это тоже бесило его несказанно.

— …Фортуна переменчива, мой государь. Земные богатства, власть, слава имеют куда меньше значения, нежели им принято уделять. Как писал мой отец:

Не знаю, под какой звездой рожден:Не добрый я, не злой. Не всех любимец,не изгой, но все в зачатке;я феей озарен ночной в глухом распадке.

Людовик с трудом скрыл досаду — уж меньше всего герцогу Аквитании пристало говорить о тайном подарке феи. И без того сказочные богатства его вызывали у окружающих неприкрытую зависть. Людовик обдумывал, что ответить, когда на тянущуюся вдоль речного берега колоннаду, по которой не спеша гуляли король со своим первейшим вассалом, вбежала девчушка лет пяти-шести, с длинными золотистыми локонами, обрамлявшими удивительно гармоничное прелестное личико.

— Папа, папа! Эгре говорит, что поедет с тобой на охоту, а я нет! — Девочка припала к руке герцога. В этот момент она увидела, что отец не один, и, не забыв поцеловать его руку, присела в церемонном поклоне.

— Добрый день, Элеонора, — глядя на очаровательного ребенка, сказал король.

— Я не Элеонора! Я — Алиенора! — живо возразила кроха. — Мое имя происходит от латинского alien, что означает «иной».

Людовик Толстый огорченно вздохнул, вспоминая оставленного в Париже сына. Тот был немногим старше маленькой красотки, но, по утверждению наставников, успехи его в латыни, греческом, да и всех прочих науках оставляли желать лучшего.