Роман Злотников - Генерал-адмирал. Война Страница 52

В самой конференции я лично не участвовал, только в заключительной части. Но ее итоги, зафиксированные в мирных договорах, счел вполне приемлемыми. Конечно, не всего, чего хотелось, удалось достиг нуть, но, так сказать, по гамбургскому счету мы получили максимум возможного. Отдавая должное дипломатам, я, однако, был склонен объяснить львиную долю успеха уникальной позицией России на этой конференции. Ибо, по сути, России здесь не нужно было ничего, потому что самые крупные трофеи войны уже были у нас в руках. Причем наши союзники их полностью одобрили… Нет, конечно, было что-то, чего мы желали бы получить еще, и за это наши дипломаты отчаянно сражались в словесных и бумажных битвах, но по сравнению с тем, что у нас уже имелось, либо с тем, что стремились получить остальные, это были жалкие крохи. Впрочем, мы и от них не отказались.

Первые тревожные звоночки для наших союзников прозвучали, когда русский представитель назвал финансовые требования англичан и французов к Германии, Австрии и Италии «неприемлемыми с точки зрения гуманизма», ибо исполнение этих требований «обрекает каждого подданного Германской империи от грудных детей до глубоких стариков взвалить на плечи неподъемное для простого человека — крестьянина, рабочего, сельского фельдшера, учителя — бремя долга: сумму в три тысячи золотых марок». Если честно, я здорово веселился, отслеживая развитие ситуации, при которой именно Россия выступала с позиции «гуманизма», которую так любят занимать наши западные друзья в покинутом мною будущем… Еще несколько оспоренных нашей делегацией предложений союзников привели к тому, что пресса в Германии начала называть Россию «заступницей немецкого народа», а русских — «давними и верными друзьями и союзниками немцев» и «самым близким немцам по духу и культуре европейским народом».

Все это обосновывалось множеством фактов и событий из истории со времен Петра I, а также экономическими выкладками и — вот ведь анекдот! — расологическими исследованиями. Как немедленно выяснилось из публикаций немецкой прессы, все исследования неопровержимо доказывали, что русские и немцы есть вершина развития «нордического человека». Причем в отличие от остальных европейских народов, имеющих право претендовать на место в «нордическом» пантеоне высшей расы, немцы и русские близки по духу и истокам, так как оба эти народа сформировались на одной расовой базе: и русские, и немцы являются результатом слияния двух самых жизнеспособных ветвей потомков нордической расы — славян и германцев, ибо в современном немце течет изрядная доля крови славянских полабских племен, то есть всяких там лютичей, бодричей, лужичан и так далее, ну а в Россию германцы и викинги устремлялись издревле, даже одна из императриц, и не какая-то, а сама Екатерина Великая, была германской крови…

Мне пришлось слегка понизить градус этого восторженного единения, опубликовав за своей подписью в «Берлинер Тагеблатт» статью, основная идея которой заключалась в том, что у нас-то в близости двух наших народов сомнений нет и никогда не было — недаром множество русских офицеров, настоящих героев Великой войны, носят немецкие фамилии, доставшиеся им от предков. Но вот ведь вопрос: если все те факты, на основании которых немцы сегодня делают подобные выводы, были известны задолго до начала Великой войны, то какого черта тогда Германия напала на Россию? И вообще подобные заявления в устах проигравшей стороны звучат очень неубедительно. Так что если немцы действительно так считают, им придется взять на себя труд доказать русским, что это не пустые слова, а непоколебимое убеждение. Причем сделать это предстоит в условиях, когда у каждого русского есть что поставить в вину любому немцу. Поэтому немцам сейчас надобно задать себе вопрос, готовы ли они к этому. И задать не кому-то в пространство, не всей нации, а каждый немец — самому себе. И если — да, готовы, то стиснуть зубы и начать доказывать. А пока подобные заявления выглядят всего лишь как попытка проигравшей стороны заискиванием перед победителем хоть как-то облегчить свою участь.

Союзники оценили мою статью положительно, углядев в ней неготовность России драться до конца за послабления для Германии. И в общем-то, были правы. Немцы же к этой статье отнеслись очень серьезно — как к призыву определиться, кто они, с кем они и как они собираются жить дальше. И тоже оказались правы. Вот только вариантов этого определения у них, как выяснилось, было не так уж много. Французы непоколебимо стояли на позиции «боши заплатят за всё», англичане же с присущей этой островной нации торговцев и пиратов методичностью старательно и безжалостно раздевали Германию, стараясь устранить малейшую возможность того, что она в будущем бросит им вызов. И только русские выглядели, с одной стороны, достаточно сильными, чтобы оказаться достойными немецкой дружбы, а с другой — достаточно великодушными, чтобы не ответить злом на немецкое покаяние.

Да, господа, предательский Брестский мир, заключенный в той истории, что здесь помнил только я, и часто преподносившийся там апологетами господина Ленина как гениальный тактический ход, на самом деле был чудовищной ошибкой. В первую очередь потому, что послужил веской причиной того презрительного отношения целого поколения немцев к русским как к недочеловекам и вынесения нас расологами за скобки при обсуждении вопроса о принадлежности того или иного народа к «высшей расе». Ибо если есть внутреннее убеждение, что дело обстоит именно таким образом, то логично объяснить это — не проблема. Объяснения всегда найдутся. На основании чего и появились впоследствии всякие там «планы Ост» и тому подобное… Ну еще бы, эти «неполноценные» сдались и разбежались, бросив фронт, несмотря на то что союз, к которому они принадлежали, постепенно выигрывал войну. Как еще к ним можно относиться? Только как к недочеловекам!.. А здесь у нас все было по-другому…

К февралю поделили флот. Из двадцати двух немецких, двух итальянских и одного австрийского дредноута, находившихся в более или менее боегото-вом состоянии либо в достройке, но с девяностопятипроцентной готовностью, нам досталось не восемь, на которые мы имели право претендовать, а всего четыре. Зато это были новейшие немецкие корабли, два из них вступили в строй в 1915-м и 1916 годах, а еще два надо было достроить. По остальным типам надводных судов мы пошли англичанам навстречу, согласившись ограничиться денежными выплатами, хотя у немцев в конце войны появились вполне пристойные эсминцы, вооруженные уже шестидюймовыми орудиями. А вот подводные лодки мы выторговали — двадцать семь штук, одиннадцать из них тоже еще находились у достроечной стенки. После включения этих кораблей в состав нашего флота мы должны были выйти на второе место в мире по уровню военно-морской мощи или как минимум разделить его с американцами. С учетом трофеев у нас будет шестнадцать дредноутов против их двенадцати, но они заметно превосходят нас по числу крейсеров и эсминцев. Хотя по подводным лодкам мы опять их опережаем. А если еще принять во внимание боевой опыт… нет, однозначно — мы вторые!

К маю определились с репарациями. Не совсем уверен, но, как мне показалось, здесь Германию ободрали хоть и сильно, но все-таки заметно меньше, чем в другой истории. Ну не знаю я «тех» цифр. Однако здесь у нас Германия не ухнула так же, как и Россия, в революцию и сохранила вооруженные силы, промышленный и кадровый потенциал. Да и кайзер Вильгельм II остался у власти, а на него наезжать куда сложнее, чем на какого-то там Эберта40. И все это, а также наша позиция, непременно должно было хоть как-то отразиться на аппетите союзников. Впрочем, тут я мог только гадать.

Общий объем контрибуций для России со всех трех проигравших держав был определен примерно в семь миллиардов рублей золотом — эта сумма была близка к годовому бюджету нашей империи. А в целом она составила не более одной пятнадцатой доли всех репарационных требований, вследствие чего меня потом довольно долго обвиняли в излишнем «благоволении к Германии» и «предательстве интересов русского народа, понесшего неисчислимые жертвы в навязанной ему войне»… Мы были согласны и на меньшую сумму, но при этом настаивали на «пропорциональном снижении всех репарационных выплат». Так что нас «убедили» взять столько. Зато за это мое «согласие» мне удалось продавить такой график платежей, по которому все выплаты нам пройдут в течение первых десяти лет после подписания договора.

Причем наши выплаты должны были осуществляться в «преимущественном порядке». И я считал это куда большим выигрышем, чем крупная общая сумма. Не думаю, что те, кто замахнулся на сотни миллиардов марок, действительно их получат — инфляция, согласования, взаимозачеты, списания… А мы, глядишь, закроем этими деньгами наши переселенческие программы. Нам-то земли наши еще заселять и заселять.