Сергей Жилин - Август Хромер Страница 72

Столь сильной абстракции мне и представить не получится, хотя на что, на что, а на фантазию я никогда не жаловался.

– Ты понимаешь последствия? – мягко, чтобы не беспокоить сильно раздавленного товарища, шепнул здоровяку на ухо Франц.

– Я, скорее всего, умру, – пролепетал Лоренталь, – Или сойду с ума…

– Но ты же понимал это и до прочтения того выродка.

– Понимал…

– Но тогда почему? – всплеснул рукой Франц.

Лоренталь не повёл и ухом, не дёрнул бровью, казалось бы, он вообще не расслышал вопроса, продолжая апатично глядеть в пустоту. Но всё же ему удалось подобрать правильные слова:

– Если мы накажем предателя, если предотвратим новые предательства, то спасём много наших братьев. Если бы я не прочёл его, мы бы спасли только мою жизнь…

– Можно было найти другие способы.

– Слушай, Франц, – окликнул наставника уставший Вирюсвач, – Оставь его: ему и так погано. Всё равно ничего уже не вернуть…

А как этого не понимать… Францу всё довольно ясно… Бессильное желание помочь, исправить хоть что-то сильнее уразумения обречённости. Похожая обречённость нависла над всем Орденом, но с этим ещё можно попробовать что-то сделать…

Зная Франца, я уверен, что он попытается!

Крики занятых работой солдат долетали даже сюда. Теперь-то креольцы борются уже с двумя пожарами в пределах лагеря. А что же люди? Их винтовки и пушки здесь, но где их пожарные экипажи, где брандспойты? Ваша наука, ваш прогресс более хрупкий, чем кажется.

– Скажи, Август, – неожиданно обратился ко мне Вирюсвач, – Жизнь же ведь святая?

– Конечно, каждая жизнь святая, – без запинки ответил я.

Поковыряв в зубах языком, одноглазый удовлетворённо кивнул:

– А мы сегодня забрали жизни многих… Это же неправильно…

– Они захотели войны. А тот, кто хочет войны, должен быть готов к тому, что жизнь придётся отдать.

– Но мы же могли просто вырубить лишних солдат, связать, – импульсивно рассудил Вирюсвач, – Мы же их просто убили. Солдаты не собирались стрелять по нам, они выполняли приказ…

Что тут скажешь? Правила и догмы нарушаются сплошь и рядом. Пытаясь служить высшим целям, неукоснительно столкнёшься с тем, что они несопоставимы с бытовой логикой. Ради неё мы нередко преступали Кодекс Ордена.

В этом ли причина его падения?

– Мы – эгоисты, Свач, – я, как и все, обращаюсь к одноглазому по обрывку имени, – Своя жизнь нам кажется чуть более святой, и думаем мы о ней больше, чем о всяких правилах. Просто так было проще и безопаснее…

– А правильно ли это? – пробубнил Вирюсвач, – Вечно думать о себе?

– Вечно – неправильно. Будет время отплатить миру за свой эгоизм. Мы ещё послужим людям и искупим свои проступки.

Одноглазый иоаннит довольно ухмыльнулся:

– Чувствуется, что тобой плотно занимался Франц.

– Чем это? – я с интересом прищурился.

– Он чертовски хорошо умеет научить братьев во всём иметь собственное мнение. У тебя это есть…

– Полагаешь, это моё собственное мнение?

– Ну, оно на это похоже… – с иронией брякнул Вирюсвач.

Странный же он. Вечно страдает перепадами настроения. Секунду назад он может убиваться, как и все, а сейчас уже способен философствовать и иронизировать. Совсем не похож на своего друга Картера.

Эту парочку мы обнаружили в Каледонии, когда двигались на запад. Я тогда настоятельно рекомендовал свернуть на юг и остановиться в Девятой Резиденции, но меня не послушали. А успей мы сюда – пали бы вместе со всеми.

На Вирюсвача и Картера мы вышли у самого побережья. Двое иоаннитов несли с собой большой груз артефактов, но, устав таскаться с громоздким мешком, решили просто побросать половину в море. Часть помогли нести мы, и дальнейший поход продолжили вместе.

Но до Восьмой Резиденции мы дошли не вовремя…

Хочется верить, что Лоренталь сказал правду, и про Девятую Резиденцию никто не знает.

Резиденции – они же наши штабы, наши опорные пункты, дома, убежища. Это, можно так сказать, храмы иоаннитов. Всего их девять, и они раскиданы по всему западному Континенту, причём, семь из них хорошо известны всем и располагаются либо прямо в городах, либо неподалёку от их окраин. А вот Восьмая и Девятая Резиденции тщательно засекречены. Это наши тайные убежища, последние укрытия на такие случаи, как сейчас.

Резиденции раньше вселяли в нас уверенность, давали знать, что в них нам ничего не страшно. Теперь это не так, теперь появились предатели, такие как Тешмар Гиафриц. Больше уверенности нет ни в чём.

Всё же, это очень непросто – знать, что ты из символа величия и силы превращаешься в изгоя без прав. Прежде мы жили вне закона, но теперь это вышло нам боком: люди решили убрать нас, как разбойников со своих земель. Мы всё так же вне закона, но это даёт нам не привилегии, а трудности.

За своими мыслями я даже не услышал, как рядом присел Франц:

– Что думаешь, Август? Что делать дальше?

Хороший вопрос…

– Я думаю, это правильно – отсидеться и набрать сил, – ответил я, – Иначе нам ничего не светит…

– Не светит в чём?

– И в жизни, и в войне, – повёл я неопределённо головой.

– А ты думаешь, будет война? – потёр глаз Франц.

Лично мне бы очень хотелось развязать жестокую, бескомпромиссную войну и пройти по Континенту, убивая всех, кто осмелится противиться. Сжигать города, отрезать языки всем, кто скажет хоть одно дурное слово в адрес Ордена. В этом диком лесу мы – волки, нельзя давать право главенствовать оленям!

– Всё зависит от того, как много наших братьев укрылось в Девятой Резиденции, – уклончиво ответил я.

– Там укрылось немного иоаннитов, – с сожалением выдохнул Франц.

– Мы можем вести тайную, скрытую войну: будет убивать монархов, генералов, идеологов…

Франц отрицательно покачал головой, поджимая тонкие губы:

– На их место придут другие. То, что Орден следует гнать и уничижать, засело не в сознании больших людей, а в сознании всего общества. Нас одинаково презирают и бездомные пьяницы и лидеры сильнейших стран.

– Мы же столько для них сделали!

– Но мы и требовали с них немало, – пожал плечами Франц, – Им теперь кажется, что свои бедствия они сами исправят и сделают это без подношений и преклонения нам. В людях проснулась ущербная гордость…

Осколок луны решил-таки навестить нас, выглянув из-за растрепавшегося на ветру облака, окатив нас холодным серебряным светом. Люблю серебряный. Стало очень светло, стало видно всех в мельчайших деталях. Даже здоровяка Лоренталя, на котором нет лица. Что же он натворил…

– А сколько нас могло остаться? – прошептал я неуверенно.

– До начала разграблений хранилищ иоаннитов было всего двадцать три, – начал вспоминать настоятель, – Несколько были убиты во время атак на склады, большое количество наших умерло прямо здесь, сегодня на закате… В лучшем случае, нас выжило не больше дюжины.

Совсем-совсем плохо…

– А ты ещё собирался воевать, – поддел меня настоятель.

– Но что же нам ещё делать? – в крайней степени недоумения спросил я.

– Требовать неприкосновенности.

– И кто же нам её даст? – с сомнением поморщился я.

Франц, похоже, сам понял, что на этот вопрос ответ будет довольно простой и нерадужный. Вот только никогда ничто не могло полностью лишить наставника веры в лучшее.

– Созовём собрание, пригласим лидеров стан Континента и потребуем у них оставить все попытки нашего истребления, – размеренно начал перечислять он.

– Сомневаюсь, что они на это согласятся…

– Иного способа сохранить жизни братьям я не вижу, – сокрушённо потупился Франц.

Мне его идея совсем не нравится. Он с таким презрением говорил, что у людей появилась гордость, а что же сейчас… сейчас он предлагает забыть про собственную…

– Ты не хочешь бороться? – напрямую спросил я у Франца, – Хочешь просто жить дальше и сохранить то, что осталось?

– А у нас осталось не так много, поэтому надо ценить это. Говорить о борьбе можно будет только спустя много лет, когда мы вернём былые позиции. Сейчас же стоит работать над тем, чтобы их вернуть.

– Склоним головы, но будем живы…

– Затем поднимем, и все будут этому не рады! – закончил за меня Франц.

– А что же Лоренталь? – пробормотал я с сомнением, – Ты обещал ему мести, и он ждёт её немедленно. Сомневаюсь, что он переживёт долгие годы сдержанности и терпения…

Лицо настоятеля растворилось, как лицо здоровяка. Никогда не видел, чтобы Франц был так разбит.

– Я сомневаюсь, что он переживёт эту ночь, – глухо буркнул он, сцепив пальцы в замок.

Неужели слухи не врут, и чтение мыслей убивает так стремительно?

– Что с ним будет? – понизив до хрипа голос, спросил я у Франца.

– Я думаю, сойдёт с ума, – с сожалением, будто теряет родного сына, констатировал настоятель, – Понимаешь, он за секунду увидел всю жизнь того генерала, испытал разом все его эмоции. Ты же знаешь Лоренталя: он иоаннит честный, справедливый, гордый… А что он увидел? Он высоко ценит человеческие жизни, а ему пришлось увидеть разом десятки сражений, пройденных генералом, пришлось увидеть, с какой лёгкостью он посылает на смерть своих солдат, чтобы убить других. Ему невозможно это принять, всё сразу невозможно. Он видел всю грязь этого человека, видел его отношение к этой грязи, видел мир его глазами, и поверь мне, это зрелище он не сможет через себя пропустить безболезненно.