Александр Афанасьев - Кавказский узел

Александр Афанасьев

Кавказский узел

© Афанасьев А., 2017

© ООО «Издательство «Эксмо», 2017

Часть первая. Аслан

Махачкала, Россия. 11 мая 2017 года

Глупость – это не отсутствие ума. Это такой ум.

– В «Двадцать шесть» сегодня идешь? Прокатимся вверх-вниз, движение создадим…

Аслан Дибиров, двадцати лет от роду, закрыл страничку в своем планшетнике, которую смотрел.

– По возможности, – сказал он.

«Двадцать шесть» – это модное молодежное кафе, оно так называется, потому что находится на улице, которая раньше называлась Двадцати шести бакинских комиссаров. Кто такие двадцать шесть бакинских комиссаров – никто в Махачкале не знал и знать не хотел[1]. Но и новое название улицы не прижилось, все говорили просто – двадцать шесть. И от того – назвали модное кафе, в котором собиралась городская молодежь из продвинутых. Продвинутые – это значит не повернутые на исламе, или как их тут еще называли – джамаатовские. Джамаатовские собирались в основном в мечети на Котрова или в подпольных молельнях, сделанных на базе обычных квартир…

Магомед – его друг и однокашник – хлопнул его по плечу.

– Многое теряешь. Аминка подругу приведет.

Он подмигнул.

– Русскую.

Весь этот разговор, состоявшийся в здании ДГУ, Дагестанского государственного университета, был понятен любому махачкалинскому пацану, а вот для тех, кто не из этого города, требовались пояснения. Аминка училась здесь же, на факультете психологии и философии, и была подружкой Магомеда, «постоянкой», как тут это называлось. Точнее – невестой, она была из того же народа, что и Магомед (а в Дагестане больше тридцати народов и народностей), и семьи уже давно сговорились меж собой. То есть посватались, это тут как вторая свадьба была. Вообще-то такие браки по договоренности были редкостью, но Амина была красивой, хоть и своенравной, и Магомед действительно любил ее, хотя и психовал сильно. С тех пор, как она стала ходить на фитнес и увеличила грудь, совсем покой потерял, то ему мерещилось, что у Аминки есть любовник намного старше ее, то что она собралась ехать в Москву и будет там обязательно проституткой, то что она вообще за границу собирается выехать. В общем, психовал парень. Что совершенно не мешало ему изменять Аминке при первой возможности. Но – обязательно с русскими, потому что если изменишь со своими, завтра это будут знать все. А вот у Аслана, несмотря на то что тот и статью вышел, и деньги у него имелись, и умен, невесты так и не было. Дело в том, что у него не было сильной «спины», как тут говорят. У него мать русская. И значит, он выпадал из жесткой схемы взаимоотношений в дагестанском обществе, которая давала трещины, сыпалась, но держалась…

Хотя Магомед и еще некоторые ребята – все равно с ним дружили. И списывали, конечно, – на факультете информатики учиться трудно. По сути – Магомед только на его способностях и ехал, потому что деньги за поступление были заплачены, а учиться… если честно, то в этом вопросе Магомед был камень камнем[2]. Но неблагодарной свиньей он не был – и в обмен за помощь в учебе давал Аслану своего рода крышу (а туххум[3] у Магомеда был очень сильный, он был родственником главы администрации одного из районов, директора порта и еще кого-то там) и пробовал знакомить с девчонками. Пока – безрезультатно…

Что же касается русской – то тут тоже было все понятно. Хотя официально в Дагестане было равенство и братство народов, браки между представителями разных народов и народностей тут, мягко говоря, не поощрялись, равно как и общение (между мужчиной и женщиной). И если что-то произошло или просто пошли слухи, то лучше всего было уехать от греха, в Москву или еще куда. Если даже не убьют, то жизни все равно не будет. Здесь любят рассказывать то ли анекдот, то ли притчу про имама, который… выпустил газы, или на местном диалекте «хызнул», на свадьбе в родном селе. Он вернулся только через тридцать лет, и первый же попавшийся ему на дороге парнишка сказал: я не знаю точно, когда я родился, но это было через двадцать лет после того, как на свадьбе обделался имам…

А с русской можно делать все, что угодно, она ничья, за нее не будут мстить. Потому – русские уезжали с Кавказа, но уехав, проблему не решить. Кавказ шел за ними по пятам – и вот уже собирали закят и выясняли, где чье пастбище (один из самых распространенных поводов для конфликта на Кавказе), в Краснодарском и Ставропольском краях, а скоро это дойдет и до Ростова, и дальше пойдет.

Потому что если ты не идешь на войну – война придет к тебе.

– Если успею, брат.

В глазах Магомеда мелькнуло понимание, смешанное с презрением.

– Опять на Левина идешь?

– Ага.

– Брат, а если так… оставить детские вещи. Вот тебе оно надо, за этих хипишнутых впрягаться?

– Надо…

Аслан был правозащитником. В республике, где у большинства до сих пор нет нормальной работы, дело вполне обычное, а положение правозащитника в обществе уважаемое. Проблема только в том, что правозащитники здесь были… как бы не совсем правозащитниками. Это были люди, чаще всего женщины, которые получали от бандподполья и коррупционеров немалые деньги и организовывали взамен всевозможные акции протеста. Как только антитеррористическому центру, расположенному в пансионате «Дагестан», удавалось отследить месторасположение какого-то джамаата и окружить его, так тут же как из-под земли появлялись женщины в черных платках, дети, женщины с детьми, они «работали на камеру», провоцировали сотрудников полиции из оцепления, требовали выпустить окруженную банду, иногда предлагали деньги, иногда пытались связаться с бандитами и сообщить им информацию. Точно такие же представления они устраивали перед судами, если судили кого-то из бандподполья. Морально давили на судей, на свидетелей, на потерпевших. Ну и помогали по мелочи… иногда продукты необходимо купить, иногда телефоны не паленые, иногда требуется принять у доверенного человека флешку и передать ее кому надо. Часто правозащитниками становились родственники погибших бандитов. Короче говоря, эти правозащитники защищали исключительно бандитов, были как минимум соучастниками в их промысле. Ну и кормились за счет бандподполья… с тех пор, как начали писать флешки и вымогать деньги, денег было достаточно. А вот Аслан был настоящим правозащитником, один из немногих в Махачкале, кто реально хотел сделать место, где он живет, лучшим, чем оно было до этого. Да, он хотел, чтобы Дагестан отложился от России – но только для того, чтобы можно было без проблем попробовать реализовать проект демократического развития этой республики. Он видел все проблемы, которые были, – клановость, кумовщину, коррупцию. Но думал, что если Россия перестанет посылать сюда большие и незаработанные деньги, если его народу придется зарабатывать самому, если независимый Дагестан наладит связи с Грузией, с Азербайджаном, то эти явления удастся побороть быстрее. И может быть, Кавказ, с его исконными традициями народной демократии, не искорененными империей и поныне, неожиданно станет одним из мест, где история, остановившись две сотни лет назад, снова вдруг пойдет…

Магомед пожал плечами:

– Как знаешь, ле…

Они уже шли к выходу: Магомед к своей машине, Аслан на маршрутку. Магомед на ходу натыкал новый номер телефона, не стесняясь никого, заорал в полный голос.

– Ле[4], Ислам, салам, брат! Движения не движения? Как сам? Папа-мама, брат-сеструха? В «Двадцать шесть» идешь сегодня?

Аслан дошел до автобусной остановки. Это была обычная махачкалинская остановка, завешанная рекламой. Рекламы в Махачкале было много, завешано ей было все и везде – какие-то правила размещения рекламы были, но ими никто не заморачивался, как и любыми другими правилами. Много рекламы свадебных салонов и организации свадеб (молодежи много, а ритуал свадьбы в Дагестане очень важен, на красивую свадьбу тратили последнее), много рекламы строек – в Махачкале строительный бум начался недавно и сейчас был в самом разгаре. Попадались и объявления с местной спецификой, например – «закинь себе на ахират», и номер мобильного. Это различные исламские фонды собирали деньги, считалось, что треть идет бедным, треть на распространение ислама, треть на помощь «нуждающимся в помощи братьям за рубежом». То есть – на джихад. Согласно Корану на том свете тебе вернется в семьдесят раз больше, чем ты «закинул себе на ахират». Никто не знал, куда на самом деле шли эти деньги, объявления эти регулярно обрывали, но они появлялись вновь, словно по волшебству. Немало было объявлений и с одной-единственной надписью – отдых – и номер телефона. Это – проститутки. Ситуация с проституцией в Махачкале была своеобразной – ислам предписывает в вопросе нравственности строгие правила, но Интернет и само нахождение Дагестана в составе России, да и просто играющие гормоны подталкивают совсем к другому. Сложнее всего было девушкам: в ходу было такое понятие – «заснять». Это когда неподобающее поведение девушки (иногда изнасилование) снимали на мобильный телефон, потом оно распространялось во всей Махачкале – первым делом два правильных махачкалинских пацана, встретившись, интересовались, «есть ли телки», и переписывали друг у друга с мобилы такие вот ролики. Как только это происходило, подруги переставали с «заснятой» общаться, а пацаны, наоборот, начинали ее открыто домогаться, после того как «засняли», нормы ислама и традиционного общества, защищающие девушку от домогательств, переставали действовать. Выходов было три – либо девушка ломалась и шла по рукам, либо накладывала на себя руки, либо уезжала в другой город… но чаще всего запись находила ее и там. Аслан хорошо все это знал, потому что он делал доклад о сексизме и проблеме гендерного равенства в Дагестане на семинаре правозащитников в Вильнюсе. Многие коллеги – а там присутствовали правозащитники из США и Германии – были в шоке, после семинара подходили к нему, делились советами, давали рекомендации, как бороться с сексизмом и за гендерное равенство. А фонд Открытое общество Сороса даже выделил ему грант в десять тысяч долларов на дальнейшее изучение проблемы.