Крепостной (СИ) - Злотников Роман Валерьевич

Крепостной

Пролог

И Часть I. Начало. Глава 1

— Что ж ты, Фирс, совсем разуменье потерял⁈ Аль горькой вчера перебрал? Совсем не видишь, кого учишь?- маленькая, сухая женщина в тёплом капоре сердито наступала на дюжего черноволосого мужика, стоящего перед ней покаянно склонив голову.- Али самого поучить как следовать быть надобно⁈ Убил же пащенка, как есть убил, ирод!

Дюжий мужик, молча стоящий перед ней, потупил взгляд и нервно жамкал руками потёртый заячий треух. А чего тут скажешь-то — виноват, как есть виноват…

Третьего дня во дворце покойного императора Павла, скончавшегося почитай уж два года тому назад в Санкт-Петербурге от, как официально было объявлено «апоплексического удара» (да-да, того самого — табакеркой по голове), в котором ныне проживала его вдова с младшими детьми, случился большой пожар, практически его уничтоживший. Хотя большую часть мебели, а также некоторые дверные полотна и, едва ли не самое дорогое из обстановки — большие зеркала удалось спасти.

Вызванный со съезжего двора седоусый пожарный, службу коих учредили только вот в прошлом году, обойдя с истопниками обгорелые руины постановил, что пожар приключился от забившегося сажей дымохода. Вследствие чего всех причастных к сему делу было велено «поучить», что означало порку на конюшне. «На прав и ло» было поставлено двадцать три человека, из которых двенадцать было стариками из числа дворовых, отставленными с прежней службы по причине нынешней невозможности её исполнения и ныне доживающими свой век на не шибко важной должности истопника, семеро — мужиками среднего возрасту, из них трое — убогие по разному виду: один сухорукий, а двое колченогие… ещё трое — подростки, а один совсем малец шести годов от роду. Но, по всему выходило, что он-то и был самый виноватый. Поскольку был взят в дворцовую дворню из жалости, после смерти матери-прачки, и подвизался аккурат трубочистом. Причём, почистить тот самый дымоход, из-за которого всё и началось, ему было велено ещё неделю назад. Так что все справедливо… Ну а то, что всю последнюю неделю мальчонка отлёживался в дальней кладовке после того как один из истопников, принявший на грудь, нещадно отходил его поленом — никто вспоминать не стал. Истопник среди дворни был человеком уважаемым, инвалидом воинской службы, а пащенок… его и так держали из милости.

Так что, не смотря на то что мальчонка, по малолетству, вроде как не должен был попасть «на прав и ло» вместе со взрослыми, наказывать его отдельно никто не стал. Поэтому пришлось и ему опосля всех старших задирать рубаху и ложиться на бревно. Под кнут. А вошедший в раж после двух с лишним десятков взрослых мужиков и куда более старших и потому более крепких малолеток конюх совершил оплошку — не сдержал руку. Так что после первого же удара мальчонка взвыл, исторг из горла сгусток крови и лишился духа. Что привело наблюдавшую за «прав и лом» ключницу или, как её ещё называли промеж дворни «барскую барыню», в полное негодование. Уж больно жалостливо выглядел мальчонка — тощенький, шейка тоненькая, да подживающие жёлтые синяки по всему телу… Ей его жалко стало еще, когда он рубаху стягивал, но останавливать экзекуцию она не стала. Потому что сие было неправильно. Виноват — получи. Столько, сколько положено по «заслугам». Но смерти-то этот мальчонка точно не заслужил…

— Вот тебе ужо будет! Сам «на прав и ло» пойдёшь, ирод окаянный!- продолжала негодовать ключница. Но тут какая-то из девок, которых многие по-старому ещё именовали «сенные», собравшихся посмотреть на немудрёное развлечение, ахнула и заголосила:

— Ой, гляньте — пащенок-то зашевелился! Живой он, живой…

Ключница резко развернулась. Ну да — малой, до сего момента висевший на бревне будто стиранное бельё на верёвке, подобрал ручонки и, упёршись в бревно, с трудом оторвал от него своё худенькое тельце да потом и сел. Его тут же повело, но стоявший рядом конюх не оплошал и, шагнув вперед, подхватил худосочного, поддержав его под руку. Тот покосился на него мутным взглядом, который с каждым мгновением становился всё более и более осмысленным.

— Ишь ты, — неодобрительно выдал кто-то из поротых истопников, — глянь-кось как зыркает. Чисто тать!

— Тебя б, так приложили — ты б ишшо и не так зыркал, — сварливо отозвалась одна из «чёрных кухарок», готовивших для дворни.- Ирод этакий… Как бы сам мальчонку не избил — он бы давно б уж тот дымоход почистил!

— А вот неча, — пробурчал в ответ истопник, правда, заметно сбавив тон.- Я за государя-анпиратора кровь проливал. Потому имею право к себе уважения требовать…

— Ах, ты ж пьянь подзаборная!- тут же вскинулась ключница, до которой дошло, чьих рук были те пожелтевшие синяки по всему телу.- Небось, за «казенкой» в кабак хотел мальца послать. А того не подумал, что никто ему в кабаке ничего не нальёт. Да ещё и деньгу отберут!

— Так он никому деньгу и не даёт, — поеживаясь от располосованной спины, тихо пробурчал один из ранее принявших наказание подростков.- Как хошь — так горькую и доставай. Хошь — воруй, хошь — своё трать.

— Я за государя-анпиратора…- снова начал истопник, но ключница его уже не слушала. Хищно ощерившись она развернулась к конюху и строго приказала:

— Этому — ещё двадцать «горячих». Да смотри у меня — не жалей! Полновесных отвешивай. Потому как он и есть главный виноватый в пожаре, — после чего перевела взгляд на мальчонку. И вздрогнула. Потому что взгляд у того был совсем не детский. Жёсткий. Внимательный. Серьёзный… И до предела удивлённый.

Часть I.

Начало.

1.

Анисим Опанасович прожил хорошую жизнь. Долгую.

Родился Анисим в Ворошиловграде. Осенью сорок второго. То есть ещё под оккупацией. Впрочем, под немцами он прожил совсем немного. Не успело ему исполниться и полгода, как немчуру вышибли из города. Ворошиловград пострадал не слишком сильно — боёв в городе что во время немецкого наступления летом сорок второго, что во время освобождения его уже Советской армией ранней весной сорок третьего практически не было. Но всё одно жилось людям трудно, голодно — что в войну, что ещё долго после неё… Однако, порода у Анисима оказалась крепкой. Так что к концу седьмого класса он вымахал в здоровенного бугая.

Несмотря на то, что плату за обучение отменили как раз в год, когда он окончил семилетку, в старшие классы Анисим не пошёл, а уехал поступать в Елецкий железнодорожный техникум. Так ему посоветовал его двоюродный дядя — единственный вернувшийся с войны из всей мужской родни. Ни отцу, ни родным дядьям Анисима такой удачи не досталось… Мол, парень ты смышлёный, но оценки у тебя по многим предметам не ахти — вот и неча время тратить. Пора нужную профессию получать. Такую, что завсегда и самого прокормит, и семью. А железнодорожник — таковая и есть. Куда стране без железных дорог-то? Ну а коли всё ж-таки надумаешь в институт поступать, хотя бы и на заочный — так после техникума всяко легче будет… Парень подумал-подумал — да и согласился. Тем более, что с оценками, и правда, не очень было. Не со всеми. Например, историю он очень любил и по ней был почти отличником. Да и в математике с физикой был твёрдым хорошистом. Как и в химии. Пение ещё любил. Даже научился на гитаре бренчать. Да-да те самые три блатных аккорда. И рисование тоже. Отчего и с черчением у него так же было всё в порядке. А вот с литературой, биологией и всякими иными предметами типа астрономии так и не сложилось. Едва тройки вытягивал…

После окончания техникума Анисима распределили домой — на Ворошиловградский паровозостроительный. То есть, вернее, нынче он стал тепловозостроительным. С пятьдесят шестого года на заводе начали собирать харьковские тепловозы ТЭЗ. Но свежеиспечённого выпускника Елецкого железнодорожного техникума распределили на ремонтный участок, на котором в основном ремонтировались именно паровозы. Как относительно новые — «Лебедянки» (серии Л), местного выпуска, так и более старые, довоенные — ФДшки («Феликс Дзержинский»), ИСы («Иосиф Сталин»), которых на железных дорогах страны было ещё очень много, а так же брянские «Букашки» (серия Б), «Эрки», как нашего, так и польского, венгерского, чешского и румынского производства, ну и уж совсем старенькие «Овечки» (серии Ов).